Иван Грозный — многоликий тиран?

— Не плачь, дядюшка, — сказал Иван, поглаживая меня по спине, — все хорошо теперь будет. Поедем в Слободу, отпарим тебя в баньке, откормим, будешь опять молодцом, как всегда!

— Нет, нет! Я не могу! Мне идти надо! — встрепенулся я и попытался вырваться из его объятий.

— Никуда ты сейчас не пойдешь! — решительно сказал Иван. — Я не пущу! Вот отдохнешь немного, тогда иди, куда хочешь.

Наверно, он правильный тон нашел. Я как-то сразу обмяк и почувствовал вдруг страшную усталость. Уж и не помню, как меня в Слободу привезли.

Глава 12. Второй побег

[1570 г.]

Почему, интересно, так получается? Полгода жил в голоде и холоде, ел, что и когда Бог пошлет, спал, где усталость свалит, бывало, в воду студеную падал и боку костра поджаривал — и ничего, хоть бы кашлянул раз. А попал в свой дом в Слободе, в тепло и негу — и сразу же разболелся, в груди вулкан клокочет, горло огнем горит, а сверху из носа так и льет, да не заливает.

Но оклемался. Выходить начал, первым делом, конечно, ко всем с расспросами стал приставать, не видели ли они княгини Иулиании. Никто мне ничего не отвечал, шарахались от меня, как от зачумленного, неужто я так за время болезни изменился?

Потом вдруг пришла ко мне в голову мысль здравая: чего это я хожу вокруг да около, вместо того чтобы пойти к человеку, который лучше всех знает, что в державе нашей происходит. Нет, не к Ивану, к Скуратову.

Я уж его не боялся, отбоялся я свое, посему прямо пошел к нему в приказ его разбойный. Все как в тот раз, сидит за столом, пишет, с еще большим трудом. Увидев меня, поприветствовал, даже движение сделал, вроде как привстает, но потом обратно в кресло плюхнулся.

— Посиди немного, князь, — сказал он мне, — я тут дело одно закончу, а уж потом мы с тобой поговорим. Думается мне, что разговор у нас долгим выйдет.

Не сиделось мне, прошелся по палате, подошел к Скуратову, заглянул через плечо. «На заказе от Москвы 6 человек. В Клину Иона каменщик. На Медне псковичи с женами и детьми, всего 190 человек. В Торжке сожжены серебреник с чадами и домочадцами, всего 30. Бежецкие пятины…» — тут скуратовская лапа лежала. Так что я увидел только то, что он сейчас дописывал: «Всего за неделю в ноугородской посылке отделано ручным усечением 1490 человек, из пищали 15, огнем 30». Все то же!

— Ну вот и все, готов служить вашей милости, — сказал Скуратов, отодвинув свиток и ко мне обращаясь.

Заметил я, что легкая гримаса боли пробежала по его звероподобному лицу, и спросил, стараясь вложить в голос хоть немного участия: «Слышал я, ранен ты был?»

— Вышла такая незадача! — откликнулся Скуратов. — Вошли мы в Торжок, а там тюрьма, где пленные ливонцы, человек сто, сидели под охраной татар. Приехали все туда с Иваном во главе, Басманов от имени царя предложил ливонцам в войско опричное вступить. С десяток вызвалось, остальные же отказались, сказали, что им вера ихняя такое не дозволяет. Ну и Иван, — тут он запнулся, — Басманов то есть, приказал всех отказников порубить. Не поверишь, князь, татары за пленников вступились! Пошто, говорят, людей без вины резать, да и выкуп за них получить можно. Началась свара, татары ударили в ножи, с переляку да в тесноте так полоснули меня по животу, что внутренности вывалились. Ей-ей! Сам только недавно встал, вот сижу теперь, синодик составляю.

Поговорили еще о том о сем, но о чем мне со Скуратовым долго беседовать? Затих разговор. Сидим, молчим.

— Что же ты, князь, не спрашиваешь меня о том, зачем пришел? — спросил, наконец, Скуратов.

— А ты почем знаешь, Григорий Лукьянович? — удивился я.

— Чего ж тут знать, если ты каждого в Слободе по десять раз спросил? — в свою очередь удивился Скуратов.

— Считай, что спросил, — сказал я внезапно охрипшим голосом.

— Жива твоя княгиня, жива и здорова.

Тут я начал с кресла сползать, ртом воздух хватаю, рукою сердце. Долгожданные радостные вести, вишь, убивают вернее нежданных горьких. Скуратов кинулся было ко мне, но потом залез рукой под стол, извлек какую-то бутыль, налил полную чару жидкости, чуть мутноватой, и мне быстро поднес. Я думал, брага, опрокинул одним махом. Оказалось, не брага, дыхание совсем перехватило, слезы из глаз брызнули, но — отпустило.

— Откуда знаешь? — прохрипел я.

— Это всем ведомо, только тебе сказать боятся.

— А чего меня бояться? — удивленно спросил я, приходя в себя.

— Не тебя — царя. У Ивана она. На царицынской половине (так все по привычке называли бывшие палаты княжны Марии Черкасской). Иван у нее, как рассказывают, часами просиживает.

— Как же так?!

— Запал на нее Иван. Самым невероятным и колдовским образом. Едва увидел в Ярославле в толпе полонянок, не зная еще, кто она такая. Так сразу и приказал ее отделить от всех и в свой шатер отвести.

— Да что же это деется! — вскочил я в возмущении. — Она же ему в матери годится!

Все так! Это для меня княгинюшка была вечно молодая и прекрасная, а если так рассудить, то уж старушка почти, тридцать второй год скоро минет!