Иван Грозный — многоликий тиран?

Призадумались Захарьины, приумолкли. Я так полагаю, вспоминали, как Анастасия, замуж за Ивана выйдя, прилепилась к нему всем сердцем, была с ним во всем заодно, как и положено от Бога, и братьям с дядьями предпочтения никакого не выказывала. И если вдруг дело до чего-нибудь серьезного дойдет, до чего, я, честно говоря, не понял, наверно, до смуты, то она вполне может на ближних своих первым делом указать, так уж получается, что ближние первыми на ум приходят.

Смирил Адашев Захарьиных, на все они согласились, даже то проглотили молча, что в список совета опекунского их последними вписали, после безродного дьяка Висковатого.

* * *

Тут заминка вышла. Духовная была составлена, опекунский совет в полном составе наличествовал, тут же и царица с митрополитом, только Иван в своем мире пребывал. Какое-то время ждали, потом пошушукались промеж себя, выпихнули вперед князя Мстиславского.

— Святой отец, — обратился он к митрополиту, — дозволь слово молвить и обещай не гневаться, если слова мои неразумными тебе покажутся. Большое горе на державу свалилось, но еще худшее случится, если смута начнется. Уже слухи всякие по дворцу да по Москве носятся, бояре и люди служивые бурлят, не ровен час, взорвутся. Успокоить надо народ, не допустить безвластия, привести людей к присяге новому государю. Духовную ты видел, все в ней по воле царя Ивана и ко благу державы, вот только подписи не хватает. Сними, святой отец, грех с наших душ, дозволь бумагу самим подписать.

Макарий задумался, пожевал губами, пробормотал чуть слышно: «Отмолим, Бог милостив», — потом распрямился, приосанился, возвестил торжественно: «Именем Господа нашего Иисуса Христа отпускаю вам сей грех, совершаемый во благо Земли Русской и Святой православной церкви».

Все вздохнули с облегчением, но никто с места не тронулся, все друг на друга посматривали. Наконец, Сильвестр возопил: «Вот душа праведная! Он подпишет!» — и в меня перст уставил. Я не стал отнекиваться, кому в самом деле подписывать, как не мне, брату царскому, да и почерк у меня похожий.

Подошел я к столу, сел поудобнее, перышко прочистил, на свет посмотрел, в чернильницу обмакнул, писать изготовился. Тут дьяк Висковатый, что над плечом моим склонился, и шепни мне на ухо: «Смотри, Ивановой подписью подписывай». Не сдержался я от такого, обернулся и рявкнул ему в ухо: «Отойди, смерд! А то на роже твоей распишусь, своей подписью!» Но видно, тихо рявкнул, никто не расслышал, быть может, из-за этого Висковатый во все оставшиеся годы своей жизни относился ко мне очень уважительно.

Я же вновь обернулся к столу, свиток к себе пододвинул и размашисто начертал: «Царь Иоанн IV Васильевич II Всея Руси», — хотел было и остальные титулы добавить, но решил, что места на все не хватит, а потому приписал просто: «совершил 7061 года марта месяца 11-го числа».

* * *

Сколько раз замечал: умные люди часто простейших вещей не понимают и в рассуждениях своих не учитывают. Вот Мстиславский сказал, что, дескать, слухи пошли, недалеко и до смуты. На самом деле слухи лишь на то указывают, что смута уже есть. При твердой власти слухов не бывает, там все по указу делается.

Или вот с этой духовной. Им казалось, что если они путем перешептываний, оскорблений, упреков и угроз пришли-таки к документу, который их всех десятерых удовлетворил, то остальные несколько сотен бояр, детей боярских и дьяков должны его безропотно принять и в хвост к кресту выстроиться. Ведь они действительно так думали, видели ли бы вы их удивленные лица, когда после оглашения духовной вдруг великая свара поднялась и все громче зазвучало имя князя Владимира Андреевича Старицкого.

Происходило все это в царской столовой палате. Поэтому пригласили немного народу, бояр да крупнейших князей, и все обошлось криками да несколькими выдранными клочками бород, а если бы устроили все это, скажем, в Грановитой палате, да пригласили бы всех, кто тогда во дворце собрался, то еще неизвестно, до чего бы дело дошло.