Иван Грозный. Том I. Книга 1. Москва в походе. Книга 2. Море (часть 1)

Выйдя из Фроловских ворот после похорон царицы на Пожар, Андрейка и Охима спустились вниз по берегу к Москве-реке. Небо серое, неприветливое. Тихо, тепло и влажно, как бывает летом перед ненастьем. Плывут ладьи с сеном, яблоками, с корьем. В ладьях сидят задумчивые люди. Унылым эхом расплывается над рекой и побережьем строгий, печальный благовест соборных звонниц.

На пустынном берегу ни души. В осоках копошатся дикие утки с утятами.

В этот день по случаю похорон царицы Анастасии в Пушкарской слободе не работали.

Андрейка сочувственно смотрел на заплаканное лицо Охимы. Пошли по тропинке близ воды.

— Не горюй, Охимушка, не печалься… Всего горя не переплачешь, слезами не поможешь…

— Хорошо тебе говорить, а мне-то каково!

— Ну, а что тебе? Девка ты добрая, пригожая, кровь с молоком, сто годов проживешь…

— Дурень! Да нешто я о себе?

— А коли о царице, то что о том тужить, чего не воротить?

— Да и не о царице я!

— О ком же? О царе-батюшке, об Иване Васильевиче? Бог его не оставит… Бог лучше знает, что дать и чего не дать. Царь наш сильный, перенесет и это горе-гореванное! Не впервой ему горевать.

— Да и не о царе я! — сердито молвила Охима, нагибаясь и срывая белый водяной цветок.

Андрейка с недоумением посмотрел на нее.

— О ком же ты?

Охима дерзко взглянула ему в лицо и громко сказала:

— Об Алтыше!.. Не слышно о нем ничего и не видно его уже третий год… Подсказало мне мое сердечушко, что убит он и не вернется домой уже никогда… Расклевали тело его коршуны в поле да воронье проклятое!

— Ты хочешь, чтобы он вернулся?

— Да. Что мне! Пущая он живой будет… А ты бы хотел?

— Хотел. Пущай он опять увидит свою невесту ненаглядную, Охимушку!

Охима остановилась, лицо ее стало сердитым.

— Стало быть, ты меня не любишь? — крепко сжав руку ему, спросила она.

— А ты меня любишь?

— Люблю, соколик, люблю! — виновато улыбаясь, проговорила Охима. — Так я, вспомнила об Алтыше, когда царицу хоронили…

— А коли любишь, зачем же тебе тогда Алтыш? Зачем тебе вспоминать?

— Тебя люблю, а его жалею! — после некоторого раздумья ответила она и прибавила: — Я всех жалею!

Андрейка остался доволен ответом Охимы. Пуская жалеет! Он и сам всех жалел, и Охиму он полюбил за ее доброе сердце. Но тут же Андрейка стал поучать Охиму:

— Посмотри на государя Ивана Васильевича! Схоронил он дочку Анну, да дочку Марию, да Митрия-царевича, да Евдокию-царевну, а ныне и супругу свою, любимую Анастасию, да и всякую грозу перенес и к новой грозе готов… Зря, что ли, мы днем да ночью в Пушкарской слободе куем да льем пищали и пушки?! Бог силы на все ему дает!.. А ты об Алтыше плачешь и вздыхаешь. Не зазорно ли?

Понизив голос, Андрейка сказал на ухо Охиме:

— Спаси Бог! Все иноземные царства будто поднимаются на нас. Литовский король мутит. Как тут быть?! А ты об Алтыше горюешь! Э-эх, тюря! Тужит Пахом, да не знает о ком! Не убит твой Алтыш, но, как и Герасим, где-нибудь на ливонской земле в войске стоит… Говорю, война будет великая!.. Вот его и держат… Царь наш, Иван Васильевич, горд. Ни перед кем шапки не ломает! Ну-ка, сядем здесь, на пригорочке, да подумаем.

Андрейка и Охима сели у самой реки.

Вода тихая, только водяные пауки скользят по ней да мелкая рыбешка играет поверху. Невдалеке, на том берегу, в осоках, две цапли дремлют, стоя на одной ноге.

В сыром, влажном воздухе все еще чувствуется запах гари недавнего пожара. Лицо Андрейки задумчиво.

— Наша матушка Русь испокон веков одним глазом спит, а другим за забор глядит… Так исстари ведется. Что толку, коли идет княжна: на плечах корзина, а в корзине мякина! Иван Васильевич мякину-то в корзину не кладет, что и зрим… В заморских краях волдырь надувается! Ливония да море, кое воевали мы, не дает им покоя, а коль дополна волдырь надуется, то и лопнет… Вот оно что! А ты об Алтыше! Побойся хоть своего Чам-Паса!..

Охима рассмеялась.

— Ты и Бога нашего запомнил!

Андрейка тоже рассмеялся.

— Запомнил, да уж и нагрешил ему немало. Двум Богам грешу! Все тут зараз… Тьфу!

Он плюнул и перекрестился.

— Прости ты меня, Господи! Слаб я… слаб… каюсь!

Охима шлепнула Андрейку ладонью по затылку.

— Буде! Не смейся над нашим Богом! Не обижай меня! Мордва тоже за Русь стоит!

— Легше! Чего ты? Нешто я смеюсь? Ведь ты и сама знаешь… грешный я или нет?

На этот вопрос Охима ничего не ответила. На ее щеках выступил румянец.

— Не стыдись, око мое чистое, непорочное!

— Говори, говори, Андреюшка, я слушаю!

— Шестьдесят цариц на тебя не променяю!

— Говори, милый, говори!..

Голова Охимы уже на груди у него. Осмотрелись кругом — никого нет! Упало несколько капелек с неба на опущенные веки девушки. Увлажнились густые ресницы.

— Виноградинка, солнышком согретая!

— Го… во… ри…

Он вздохнул, сладко улыбнувшись и вобрав в себя приятный, освежающий воздух.

«Зачем умирать?!» — думалось Охиме. Ей казалось в эту минуту, что для нее только — жизнь, молодость, любовь, а смерть, старость, болезни — это для других людей, о которых необходимо поплакать, которых следует пожалеть… Грех не плакать о болящих, об умирающих — надо быть добрыми, а самим оставаться вечно такими, какие есть. Ну, и только!.. Так лучше.