Иван Грозный. Том I. Книга 1. Москва в походе. Книга 2. Море (часть 1)

Жутко стало. Не стерпел, прошептал молитву. Забегали мурашки.

Поднявшись в сени, робко сунулся внутрь. «Батюшки! Бежать! Бежать обратно! Что же это такое?» От страха ноги подкосились: изба не изба, церковь не церковь — не поймешь. Большущая палата, а в ней страшные, похожие на дыбу, ворота с тремя перекладинами, а среди палаты многие узкие столы… Большие ящики какие-то на тех столах, а в ящиках клетушки; бородатые дядьки согнулись, шепчут про себя, будто колдуют над этими клетушками, перебирают пальцами что-то! А вот в самом углу Андрейка увидел Охиму: сидит около столика, палкой мешает в ступе и тоже будто что-то шепчет.

Около каждого дядьки чернец: читает вслух что-то непонятное. Визг и скрип, выкрики монахов — ой, жутко! Помяни, Господи, царя Давида!

Бородатые дядьки искоса, сурово, поглядели на Андрейку. «Чур, чур меня!» — зашептал парень. Такими страшными показались ему эти угрюмые бородачи.

Один из них поднялся, расправил руки, зевнул.

Андрейка в страхе напряженно следил за ним. Вот: обернулся — владычица-Богородица! — пошел прямо на него, на Андрейку. «Свят, свят!.. Чур, чур!» Высокий, худой, в чернецкой рясе… Глаза прищурены.

— Добро, отрок, — услышал Андрейка тихий, ласковый голос, — чего для пожаловал к нам?

Глаза человечьи, голос незлобив, смирен.

Андрейка ободрился, ткнул пальцем в сторону Охимы:

— К ей пришел! К той!

Дядька рассмеялся:

— Обожди, Ахмет, отведи-ка его.

Привратник вывел его во двор и через заросли цепкого кустарника повел в глубину сада, в самый отдаленный его угол. Там среди листвы затерялась крохотная избенка. В нее-то и ввел парня старик.

— Сядь-ка тута. Обожди.

Оставшись один, Андрейка внимательно осмотрелся кругом.

Изба по-черному. Потолки в копоти. В оконце лезут разросшиеся лопухи и какие-то крупные желтые цветы. У глухой стены койка, чисто оправленная. В углу икона. Парень усердно помолился. Здесь было тихо и прохладно. Не так, как на воле.

Все же одному сидеть было здесь боязно. Вот-вот в дверь вломится нечистая сила. Ведь недаром же на посадах такой слух идет. Чертоги и в самом деле ни на что не похожи. А бородатые дядьки — истые колдуны, и промысел их колдовской, еретический. Охиму, видать, они уже околдовали, ведуньей ее, поди, сделали.

Андрейка пожалел, что не взял с собой топор или дубину.

«Э-эх, не попусту люди дивуются на царя! — думал он. — И на кой понадобилась ему сия чудесия? Лучше бы кабак состроил либо храм. Бояре за то осерчали на царя, — болтают в слободе, — а Божии отцы, попы и монахи, дером-дерут: „Сжечь бесову хоромину, да и только! Изобидел нас царь-государь. Сатану поселил во святом граде!“ Ужели врут? Ужель напраслина? Ах, Господи, какая распутица в умах! Царь так, боярин этак, монах ни так, ни этак! А черному люду и вовсе хуть ложись и помирай! Там — воевода, кнут, здесь — черти, бояре и дворяне, а на том свете и вовсе ад кромешный. Дуреха мордовка чертовой кумой стала! Не убежать ли?»

Но только что Андрейка подошел к двери, как за спиной у него раздался ласковый голос Охимы:

— Андреюшко! Долго же не видать тебя. Уж и лето скоро минет, а ты… Чего же ты пятишься от меня?

— Да, — сказал парень дрожащим голосом, — тебе нипочем, а мне… Ты — нехристь, тебе все одно… а я…

— Была такова, а ныне окрестили и меня, — вздохнула она.

Охима усадила Андрейку на скамью, сама села рядом, обняла его и весело рассмеялась:

— Да ты чего дрожишь? Дурень!

— Недобрая славушка про вашу избу… Ой, худа!

— Брешут на посаде…: Не верь! Невесть чего плетут.

Рассказала она, что знала сама, о Печатном дворе. Царь Иван Васильевич гневается на писцов-монахов: пишут-де божественные книги с изъяном, путают: кои недописывают, кои переписывают, вписывают свое, что на ум взбредет и даже поперек государю, в церковках по-разному одну и ту же книгу читают, где как писана… Осерчал царь на писцовое бесчестие. И ныне в Москве книги будут не писаны, а печатаны. По вся места одинаково. Зачинатели сего дела — Иван Федоров, дьякон от Николы, и при нем другой, Петр Тимофеев Мстиславец. Вот они-то и работают. Сам батюшка-митрополит Макарий — защита у нас.

— А ты болтаешь про нечисть! — засмеялась Охима. — Убогие молельщики не хотят работать тут. Царю неволя пришла брать в это место татар да мордву. Велика в том беда! И мы послужим.

— Чего же ты сама-то тут делаешь?

— Краску дроблю и варю, избу мою, прибираю.

— Краску? — удивленно разинул рот Андрейка. — А старики?

— Не! Не старики, — покачала головой Охима. — Молодые еще.

— Ладно. Бес с ними! Чего они?

— Набирают. Э-эх, малый! Все одно не поймешь. А коли знать хочешь, пойдем к хозяину. Он те растолкует. Поучись у него уму— разуму. Есть такие, ходят, любопытствуют. Мудрый он и богомольный.

Охима схватила Андрея за руку и повела его в печатную палату, подошла к Ивану Федорову и что-то ему сказала на ухо. Он обратился лицом к Андрею, поманил к себе. Парень набрался храбрости, приблизился.