Иван Грозный. Том II. Книга 2. Море (части 2-3). Книга 3. Невская твердыня

Несколько минут царь Иван молча осматривал находившихся в горнице молодцов, а затем, обратившись к Годунову и Бельскому, сказал:

— Вот глядите на боярских ребят! Любуйтесь боярскими сынками, как я вот теперь любуюсь на своего Иванушку… Каковы же плоды получим мы из сего семени?! О князья и бояре! Плачьте, плачьте! Страшусь я судьбы детей своих и ваших. Несчастные! Они хотят победить скуку от сытости и беспечности умножением забав. Не успеют еще вступить в жизнь — и все уже для них истощено. В своей вельможной молодости они уже знают высокомерное отвращение к жизни, к людям, они уже не смотрят с любопытством вперед. Сие прилично лишь выжившим из ума старикам. Каких слуг ты себе готовишь, царевич Иван?! — громко крикнул царь, ткнув жезлом в сторону лежавших на полу юношей. — Куда ты и себя готовишь, несчастный?!

И, обратившись к Бельскому, Иван Васильевич сказал:

— Богдан, вели выпороть их всех бичом на глазах царевича Ивана.

Бельский приказал боярским, княжеским и дьяческим детям встать. Покачиваясь, глупо улыбаясь, двинулись юнцы вслед за ним.

Царевич Иван хмуро, исподлобья следил за тем, как Бельский уводил его товарищей.

— Оставим царевича одного. Пускай подумает о том, как он будет править царством, коли его отец Богу душу отдаст.

Царь вышел из хором царевича.

Проходя через сад к себе во дворец, Иван Васильевич повел речь о том, что его не радуют дети нынешних бояр и князей, что его царским глазам хотелось бы видеть богомольных, трудолюбивых, любознательных юношей, скромных, украшенных добросердечием и мужеством. Он упомянул имя юноши Игнатия, которого хотелось бы ему поставить в пример боярским сынкам. Зело умен сей юноша, на удивление начитан в писаниях святых отцов, знает древний греческий и латинский языки, отважный всадник и меткий стрелок, а вместе с тем и скромный, послушный слуга государю. Он, царь, намерен приблизить его к себе и даже доверить ему большое дело. Но этот Игнатий — безродный, много видевший в своем сиротстве горя. Он не избалован, как дети бояр.

…Оставшись один, царевич облокотился головою на руки. Его охватило глубокое раздумье. В глазах его застыло ожесточение, лицо побагровело; рукою он сжимал серебряный кубок с такою силой, что смял его. С шумом поднялся он с кресла, осмотрел хмуро бражный стол, налил себе вина в чашу и залпом выпил его, а чашу швырнул на пол.

В мрачном оцепенении он прошелся несколько раз взад и вперед по горнице и затем отправился в спальню своей супруги Елены Ивановны. Маленького роста, полная, с наивно-девичьим лицом, она радостно встретила царевича, приподнявшись с постели. Он взглянул на ее большой живот и грустно покачал головою.

— Что ты, мой соколик, так смотришь? Аль не рад, коли я тебе сыночка принесу?! — сказала она, вспыхнув от охватившего ее волнения при виде хмельного мужа.

— Нечему радоваться. Ноне царевы дети не в почете. А уж приплоду их и того хуже будет. Грех ходит вокруг нас.

— Ты чем-то обеспокоен, царевич мой?! — испуганно спросила она.

— Елена!.. Ты — дочь Шереметева. Не довольно ли с вас, Шереметевых, бед от царя было? Пора бы вам знать, что горе по пятам за всеми нами ходит.

Царевна взглянула на мужа с испугом.

— Али беда какая стряслась?!

— Беда у всех одна: потемнел разум у нашего царя. Стар становится он. Неразумен в своих поступках. Наша земля посрамлена иноземною силой. Отец мой ослаб, потерял веру в себя. Читал я у одного грека: не относись-де ко всем с недоверием, но будь со всеми осторожен и тверд. Мой отец потерял и осторожность и твердость, осталось одно недоверие ко всем…

— Бог с тобой, Иванушко, что ты говоришь?! Тише! Тебя могут услыхать. Государь опалится на тебя!

— Не страшусь. Коли мне отец голову снесет, так тому и надо быть, но не стану я молчаливою овцой. Я — сын его, я — царевич! Мне после него сидеть на престоле. Должен я свою мысль иметь и своей волей жить!

— Ой, Иванушко, рано ты осмелел!.. Боюсь, боюсь, не ошибиться бы тебе.

— Не кручинься! Я не менее отца люблю Русь! За нее хоть на плаху.

Иван Иванович подошел к жене и нежно поцеловал ее в щеку:

— Хмельной я… Прости! С тоски пью. Не ладно воюет отец. Бог ему судья.

Сел около постели жены. Вздохнул.

— Турки… Крымцы… Ногаи… Литва… Поляки… Угры… [25]

Немцы… Шведы… Вот, матушка, сколько врагов у нас!.. Вот знатная работа царева Посольского приказа!.. — взволнованно проговорил царевич. — Запорошило глаза государю… Не видит он, куда идем!..

— Тише, родной мой!.. Могут услыхать… боюсь! — прошептала Елена.

Царевич, ничего не сказав, склонился к жене, крепко обнял ее.

— Прости меня! Недосуг мне с тобой миловаться, распря с отцом гнетет меня, гложет тоска… От того и бражничаю… Прости! Не гневайся!

— Бог с тобой, государь мой! Могу ли я гневаться на тебя? Того и в мыслях у меня не было.

Она крепко прижалась к широкой, могучей груди царевича Ивана. Лицо ее было печальное, бледное.

— Боюсь я, Иванушко, боюсь. Сны мне снятся худые… Не приключилось бы чего с тобою?!