Иван Грозный. Том II. Книга 2. Море (части 2-3). Книга 3. Невская твердыня

Пиратов повалили, обезоружили, связали. Убитых побросали за борт. Раненых перенесли на свой корабль; пленников также перевели к себе. Два судна пиратов к плаванию были уже непригодны, их подожгли. Третий корабль повели с собою, поставив на нем свою команду и подняв московский вымпел.

Всех захваченных пиратов Керстен объявил во всеуслышание пленниками «его величества великого князя и царя всея Руси Ивана Васильевича». Когда он произносил это, то приказал пленникам стать на колени. Позже, с бичом в руке, он свирепо допрашивал их.

Выпытал: пираты состояли на службе у короля Сигизмунда. Стараясь оправдаться, они клялись, что они не пираты, а «морские сыщики», королевские слуги. Так их назвал сам король. Они обязались захватывать в открытом море корабли, идущие в русскую Нарву, что и должны выполнять неукоснительно, иначе им самим грозит казнь… Керстен Роде надел на ноги двадцати человекам цепи, посадил их на весла, а девятнадцать велел ночью в темноте сбросить в море «по знакомству». Он знал их и раньше как природных корсаров. Закованные в цепи сменили русских гребцов. Им было объявлено, что они будут отвезены в Москву для допроса к царю.

Пленные пираты ругали своего атамана. Они говорили, что, когда выходили в море, все реи на мачтах покрылись ласточками — это плохой признак для моряка, и корабли при посадке кренило на левую сторону, что тоже дурной признак. К тому же корабли вышли в море тринадцатого числа. Все это предвещало несчастье. Атаман не послушал матросов.

Купцы и другие сидевшие в каютах люди с облегчением вздохнули, появившись снова на палубе. Словно гора с плеч свалилась. Начали толкаться вокруг пленников, около пушек. Андрей строго покрикивал на пушкарей, приказывая им привести в порядок орудия и снаряды. Всех зевак он отогнал от орудий.

— Полно вам, добрые люди. Эка невидаль. Поостерегайтесь. Подале от зелья… Не до вас нам!..

Купцы послушно отступили, самодовольно поглаживая бороды.

— Экую задали порку, небу стало жарко, — оправившись после пережитых страхов, весело сказал Тимофеев, потирая от удовольствия руки.

— Ну и бедовые у нас пушкари! А наши-то, поморские атаманы… Недаром их поблагодарил Керстен… В грязь лицом не ударили, — сказал с гордостью старик Твердиков. — Как ловко они овладели третьим-то кораблем.

— Да-а. Притянули Варвару на расправу. Молодцы! — похаживая вокруг охлаждавшего пушку Андрея, приговаривал Юрий Грек. — Мы уж думали — конец света.

Матросы поднимали и укрепляли сбитую пиратами бизань-мачту.

Совин, окруженный группой датчан, беседовал с Керстеном Роде на немецком языке. После беседы с датчанами он подошел к Андрею и ласково сказал:

— Ну, Чохов, диву дивуются на тебя дацкие люди. Керстен обещает расхвалить тебя самому батюшке царю, таких-то пушкарей он не видывал во всю свою жизнь ни в одном царстве.

Оторвавшись от пушки, Андрей смущенно ответил:

— Полно вам… Найдутся и у нас получше меня…

Сумрак сгущался. Едва заметно в небесной выси проступили бледные звезды. Вспомнились Андрею Москва, Печатный двор, Охима… Взгрустнулось. Особенно когда взглянул на звездное небо.

Подошел Мелентий, переплывший в ладье на «Ивана Воина». Обнял Андрея: «Молодец, и на море не дал маху».

— Сердит дядя Микит… — сказал он, кивнув в сторону Керстена Роде, снова поднявшегося на капитанский мостик. — Я бы посадил разбойников на ладью, и плавай, как хочешь… Спасешься — твое счастье, утопнешь — туда тебе и дорога, а он… приказал своим людям утопить. Почитай, два десятка в море сгубил.

— Кабы мы с тобой попали бы к ним в лапы, пощадили бы они нас?.. Поделом душегубам. В честном бою пожалел бы и я их, а они, разбойники, стерегли нас.

Близилась ночь. Ветра совсем не было. Плыли на веслах. Бизань-мачту снова поставили на место. Толпа датчан вышла на палубу и по приказанию Керстена Роде стала дружно насвистывать в сторону востока, вызывая тем самым ветер…

Один матрос объяснил удивленному Андрею, что таково поверье моряков.

Купцы опустились перед сном на колени, вознося благодарственную молитву за благополучный исход боя с разбойниками, за спасение от грабежа их товаров, за сохранение им жизни и за усердных московских пушкарей.

Море, огромное, пустынное, посеребрили бледные полосы лунного света. Андрей, прислонившись к своей пушке, сел на опустевшей палубе. Глядя на тонкий изогнутый лик луны, впал в грустное раздумье, навеянное этою морской ночью… Что думать об Охиме? Была, есть и будет его Охима… О себе брало раздумье: что он есть сам, Андрей? Все хвалят его, говорят, будто и за рубежом такого не видывали пушкаря, а дома, в Москве, опять могут быть и плети, и дыба, опять он — холоп, челядин Андрейка… И когда же он станет человеком, который не боится ни батогов, ни пыток…

— Эй, пушкарь, ты чего же не спишь?

Андрей вздрогнул, оглянулся. Около него стоял Совин. Андрей поднялся.

— Садись. Ладно. Не в Москве.

— То-то вот и я думаю, Петр Григорьевич… Здесь, на корабле, да и на море посвободнее.

Совин присел на пушку.