В XVII веке был утрачен и сам «Большой чертёж», и копия с него 1627 года, но сохранилось описание («роспись») обеих карт, получившее название «Книга Большому Чертежу». Она-то и была издана в «сталинском» 1950 году издательством АН СССР. «Книга» весь XVII век и далее рассматривалась как официальный справочник для использования государственными учреждениями и служащими по всей России. Позднее, уже в XVIII веке, «Книга» считалась ценным сводом по географии России, особенно высоко ценились гидрографические сведения.
Для сравнения сообщу, что англичанин Джон Леленд начал первое описание Англии в 1536 году, однако обработка материала оказалась ему не под силу, и он завещал рукописи своим последователям, одним из которых был профессор из Оксфорда Уильям Кемден. Завершил работу «отец английской картографии» Кристофер Сэкстон. Около 1584 года он составил большую общую карту Англии, не дошедшую до нас, как и русский «Большой чертёж». Но в «просвещённой» Англии дело государственной важности поднимали одиночки-энтузиасты, а в «тоталитарной» России Ивана IV Грозного картографическая съёмка необъятных территорий была важным государственным делом, инициированным и финансируемым (не забудем!) самим царём. Способны ли были бы совершить подобное деяние Россия и русские люди, если бы они были «скомканы опричным деспотизмом Ивана IV»
, как это утверждает профессор Зимин и множество академиков?Размышляя над всем подобным, приходишь к выводу, что даже крупные и серьёзные историки – а Александр Александрович Зимин относится, безусловно, к ним, иногда оказываются похожими на фоторепортёров, которые фиксируют события, но не всегда могут их объяснить. Приходит на ум и сравнение с данными аэрофотосъёмки. Снятое с самолёта фото отражает реальность, однако понять, что изображено на фото, может лишь опытный глаз. Нечто подобное мы имеем и при описании многими историками «опричнины» Ивана Грозного.
Слово «опричнина» существовало в русском языке давно, происходя от слова «опричь» – «кроме, исключая». Опричниной называлось отдельное владение, удел, в частности – особое удельное владение женщин из великокняжеской земли. Однако с эпохи царя Ивана IV Васильевича старое слово приобрело один смысл: «опричнина» – это особо выделенные Грозным из всего государства территории и особый режим управления на них.
К сожалению, исторический смысл и суть «опричнины» сих пор понят верно далеко не всеми. Так, например, вроде бы профессионально квалифицированный (его кандидатская диссертация о Грозном относится к началу 1950-х годов) автор современной книги о первом русском царе Даниил Аль, заслуженный деятель науки России, не чужд либеральных взглядов и считает, что опричнина, «потрясшая современников и оставившая по себе огромную, хотя и разноголосую славу в веках… была важнейшим делом жизни Грозного царя»… Конечно, это не так – опричнина была лишь инструментом в совершении важнейшего дела жизни Грозного, и этим делом были централизация, расширение Русского государства в сторону его естественных границ и упрочение его положения.
С одной стороны, это было понято давно и многими, с другой стороны – многими по разным причинам не понято и сейчас. Советский историк А. А. Зимин первую главу своей монографии «Опричнина» посвятил основательному анализу историографии проблемы, и из него следует, что уже дореволюционные историки были нередко прямо противоположны в оценке Ивана Грозного и «опричнины», а советские историки в этом отношении от царских отличались мало, несмотря на то, что основополагающий в СССР взгляд на Грозного установил Сталин. Его взгляд, между прочим, и наиболее исторически верен. Интересно при этом, что так же, как большевик Сталин, смотрел на опричнину русский дореволюционный историк Евгений Александрович Белов (1826–1895), о чём будет сказано позднее отдельно.
Интересно и то, как Сталин сопоставил фигуры Грозного, Петра и ряда их преемников. 26 февраля 1947 года Сталин, Молотов и Жданов долго беседовали с режиссёром фильма «Иван Грозный» Сергеем Эйзенштейном и исполнителем роли Ивана актёром Николаем Черкасовым о только что завершённом фильме.
Вот часть этой беседы, записанная со слов Эйзенштейна и Черкасова:
«