Иван III

Кажется, Ивану III следовало бы строго взыскать с тех, кто по невежеству или ради собственной корысти слишком усердно разбавлял дорогостоящую известь водой. Однако никаких сведений о наказании строителей в источниках не содержится. Напротив, известно, что главные подрядчики Владимир Григорьевич Ховрин и его сын Иван Голова и после катастрофы 1474 года сохранили свое положение при дворе (82,271). Не вступая в конфликт с этими всемогущими богачами, Иван предпочел развести руками и обратиться за помощью к итальянским архитекторам, о которых он так много слышал от Софьи и приехавших с ней греков. Счастливо избежавшие кары бояре, вероятно, всячески поддержали князя в его смелом решении.

Крушение митрополичьего собора князь Иван, как и все его современники, воспринял как событие провиденциальное. Однако помимо обычной формулы «наказания за грехи» он увидел здесь некое вполне конкретное назидание. Катастрофа на Соборной площади символизировала бесперспективность той узконациональной, ведущей к углублению духовной и культурной изоляции страны программы, сторонником которой был митрополит Филипп. Быстро поднимавшаяся Москва нуждалась в знаниях и технических достижениях «латинского» мира хотя бы для того, чтобы успешно противостоять его военно-политической экспансии. Широкое использование иноземного опыта должно было помочь Москве и в ее борьбе за объединение Руси. Во имя этого следовало пойти на определенную веротерпимость, отказаться от заведомо враждебного восприятия всего «латинского». Главная трудность предстоящей «смены вех» состояла в том, что в условиях ордынского ига именно ревностное, бескомпромиссное служение православию стало религиозно-политическим знаменем московских князей. Это знамя они постоянно поднимали и против своих внутренних врагов. Совместить роль «ревнителя благочестия» с ролью покровителя всякого рода «латинства» Иван III мог только на путях самой беззастенчивой демагогии. Со временем она стала характерной чертой его системы управления…

Собор рухнул 20 мая 1474 года. А 24 июля 1474 года из Москвы отправился в обратный путь уже известный нам посол венецианского дожа Никколо Трона Антонио Джислярди, приезжавший хлопотать об освобождении из московской тюрьмы венецианского посла Джана Баттисты Тревизана и отправке его к хану Ахмату. Вместе с Джислярди Иван III направил в Италию своего посла Семена Толбузина. Ему поручено было известить дожа о том, что государь выполнил его просьбу: отправил Тревизана к правителю Волжской Орды и дал ему на дорогу и на расходы в Орде крупную сумму денег, которую дож обещал возместить. (Напомним, что Иван III в действительности дал Тревизану на дорогу 70 рублей, а в грамоте, которую вез Толбузин, была указана сумма в 700 рублей.)

Вся эта афера имела дальний прицел. Деньги, полученные от обманутого дожа, Толбузин должен был потратить в самой Италии. Ему велено было подыскать в Италии опытного архитектора и строителя, который согласился бы поехать в Москву для строительства там нового городского собора, а также выполнения других инженерно-технических работ.

Понимая, что ни один уважающий себя мастер не согласится ехать Бог знает куда и с довольно туманными целями без достаточной материальной заинтересованности, Иван велел Толбузину не скупясь (на чужое серебро!) заключить с мастером контракт и, по-видимому, оплатить работу на несколько лет вперед.

Но даже и на таких заманчивых условиях Толбузин долго не мог найти мастера, готового отправиться в далекую Московию. Наконец умелец нашелся. Это был знаменитый Аристотель Фиораванти…

В летописях, особенно в Софийской II и Львовской, наиболее отчетливо отразивших оригинальный летописный свод, составленный в московских церковных кругах в 80-е годы XV века, мы найдем ряд интересных деталей этого посольства.

«В лето 6983 (с 1 сентября 1474 по 31 августа 1475 года. — Н. Б.). Посылал князь великый посла своего Семена Толбузина в град Венецею к тамошнему их князю, извет кладучи таков, что посла его Тревизана отпустил съ многою приправою, а сребра пошло, рече, седмьсот рублев; повеле и мастера пытати церковнаго. Он же там быв, и честь прия велику, и сребро взя, а мастера избра Аристотеля» (27, 301).