Иван III

Выбор Феодосием именно этого дня для своей отставки не случаен. В этот день Церковь вспоминала Обновление храма Воскресения в Иерусалиме. Иначе говоря, это был престольный праздник того самого храма Гроба Господня, на «обновление» которого Феодосии положил столько сил и средств (139, 281). Так дважды обманутый митрополит засвидетельствовал свою непоколебимую преданность великой христианской мечте — Гробу Господню в Иерусалиме.

Удалившись в Чудов монастырь, где он был архимандритом до поставления на ростовскую кафедру, Феодосии в полной мере отдался своему возвышенному настроению. Он взял к себе в келью расслабленного старца, с тем чтобы ухаживать за ним и омывать его язвы (27, 277). Позднее отставной митрополит перебрался в Троице-Сергиев монастырь, где и умер осенью 1475 года. Монахи похоронили его в самом почетном месте — там, где когда-то стояла келья преподобного Сергия Радонежского. Над могилой Феодосия было устроено надгробие, позднее исчезнувшее…

Отставка Феодосия, конечно, была вызвана не только его собственными переживаниями. Все решил великий князь, хотевший наглядно показать иерархам свою власть над ними. Отставка митрополита Феодосия — действовавшего, впрочем, весьма неосмотрительно и поспешно — была, в сущности, событием такого же порядка, как и ослепление Федора Басенка.

С уходом Феодосия вставал вопрос о новом главе великорусской Церкви. И подобно тому как святитель Иона назвал своим преемником Феодосия, так и Феодосии указал на суздальского епископа Филиппа. (Однако как в первом, так и во втором случае нет никакой уверенности в том, что выбор был сделан иерархами вполне самостоятельно, без подсказки великого князя.) О жизни и деятельности Филиппа до прихода на митрополичью кафедру практически ничего не известно. Впрочем, время показало, что это был стойкий защитник Православия, не боявшийся по принципиальным вопросам вступать в спор с самим великим князем.

В середине ноября 1464 года в Москве состоялся церковный собор для поставления нового митрополита. На нем, помимо самого Ивана III и его удельных братьев, присутствовали ростовский архиепископ Трифон, а также епископы Евфимий Брянский, Давид Рязанский, Геронтий Коломенский, Вассиан Сарайский. Отсутствовавшие новгородский и тверской владыки по обычаю прислали грамоты, в которых выражали свое согласие с любым решением собора.

В воскресенье 11 ноября 1464 года Филипп был поставлен на митрополичью кафедру. Тогда же иерархи протянули руку помощи и бежавшему из литовских владений брянскому епископу Евфимию. Ему передана была освободившаяся суздальская кафедра.

За всеми этими церковными делами все летописцы (кроме создателя Ермолинской летописи) упустили из виду одно знаменательное событие. В воскресенье 15 июля 1464 года была открыта для всеобщего обозрения и поклонения белокаменная скульптура святого Георгия Победоносца, установленная над въездом в Кремль через Фроловскую башню. «Того же лета месяца июля 15, поставлен бысть святыи великий мученик Георгии на воротех на Фроловьских, резан на камени, а нарядом Васильевым, Дмитреева сына Ермолина» (29,158). Небесный воин был изображен на коне, с копьем и распростертым под копытами коня издыхающим драконом. Этот сюжет, называемый в иконографии «Чудо Георгия о змие», символизировал победу добра над злом, христианства над «погаными». В контексте той эпохи он воспринимался как знак героической борьбы с «поганой» Ордой, на знаменах которой изображался дракон — древний китайский символ счастья.

Следующий год принес с собой лишь две неизменные угрозы: нападение татар и небесное знамение. Впрочем, татары, по счастью, оказались тогда не страшными. Не успев дойти до Оки, они схватились между собой и тем избавили Ивана III от лишних хлопот. Вот что рассказывает об этом летопись: «Того же лета поиде безбожный царь Махмут (хан Волжской Орды Махмуд. — Н. Б.) на Рускую землю съ всею Ордою и бысть на Дону; Божиею же милостию и Его пречистые Матери прииде на него царь Азигирей (правитель Крымского ханства Хаджи-Гирей. — Н. Б.), и би его и Орду взя, и начата воеватися промежь себе, и тако Бог избави Рускую землю от поганых» (19, 151).

Знамение тоже на сей раз показалось не слишком грозным: «…октября 5, в 1 час нощи, месяц гибл весь два часа» (30,186). Отсутствие месяца заметили лишь ночные сторожа, да собравшиеся выть на луну голодные волки… Так вот и жила в ту сумеречную пору Русская земля: под волчий вой, от татар до знамений — и от знамений до новых татар.

Незаметно подошел и следующий, 1466 год. Он оказался куда более тяжелым, чем предыдущий. Сообщения летописей складываются в обычную мрачную картину в духе Екклесиаста. Именно таким — полным скорбей, стремительно несущимся к своему концу — и должен был выглядеть мир из окна монашеской кельи.

«Тое же весны, апреля 8, преставися епископ Васиан Сарайский.

Бысть мор въ Пскове и в Новегороде вел ми велик: бысть с Велика дни (6 апреля 1466 года. — Н. Б.), а поча уиматися с Филипова заговениа (14 ноября. — Н. Б.).