Иван III

Так выглядит сообщение в редакции Никоновской летописи, составленной в 1520-е годы при дворе митрополита Даниила. Нескрываемый сарказм содержится в сообщении летописца о том, что вестник гибели Шемяки с «говорящим» прозвищем «Беда» получил служебное повышение от Василия Темного за принесенную им в общем-то печальную новость. Но куда более сильный, хотя и скрытый от непосвященных сарказм таится в указании на то, что великий князь получил эту весть, находясь на вечерне в церкви Бориса и Глеба, накануне праздника этих святых, когда в храме читалось их житие и похвала. Понять всю трагическую глубину этого как бы мельком оброненного замечания позволяют те источники, которые проливают свет на обстоятельства кончины Дмитрия Шемяки.

Несмотря на то что официальные московские летописи времен Ивана III не могли прямо осуждать отца правящего государя, в них все же постоянно ощущается неприязнь к Василию Темному. Она особенно ощутима в тех памятниках летописания, которые можно назвать «независимыми». Одна традиция независимого летописания, восходящая к своенравным старцам Кирилло-Белозерского монастыря, отразилась в Ермолинской летописи, связанной с семейством жившего во времена Ивана III московского купца и строителя В. Д. Ермолина. Полагают, что к работе над «кирилловским» летописцем был причастен и доживавший свой век в монастыре опальный московский воевода Федор Басенок. «Ермолинский» редактор насытил летопись известиями о строительной деятельности В. Д. Ермолина, а «кирилловский» – ненавистью к жестоким и неблагодарным московским князьям (115, 162). Есть в этой замечательной летописи и уникальные подробности смерти Дмитрия Шемяки:

«Того же лета в Новеграде Великом преставися князь Дмитреи Юрьевич Шемяка; людская молва говорят, что будето сь отравы умерл, а привозил с Москвы Стефан Бородатый дьяк к Исаку к посаднику к Богородицкому (Борецкому. – Н.Б.

), а Исак деи подкупил княжа Дмитреева повара, именем Поганка, тъи же дасть ему зелие в куряти. И пригна с вестью на Москву к великому князю Василеи Беда подьячеи; князь же велики пожаловал его дьячеством, и прорекоша ему людие мнози, яко не на долго будеть времени его, и по мале сбысться ему» (29, 155).

Несколько иначе, но с тем же осуждением московского коварства, рассказывает о гибели Шемяки Львовская летопись, отразившая еще один памятник независимого летописания. Этот памятник 80-х годов XV века некоторые исследователи считают плодом творчества кого-то из клириков московского Успенского собора и называют «Успенским летописцем» (98, 309; 101, 357). «Того же лета посла великий князь Стефана Бородатого в Новгород с смертным зелием уморити князя Дмитрея. Он же приеха в Новгород к боярину княжо Дмитрееву Ивану Нотову (в другом списке той же летописи – Ивану Котову. – Н.Б.), поведа ему речь великого князя; он же обещася, якоже глаголеть Давид: ядый хлеб мой възвеличи на мя лесть; призва повара на сей совет. Бысть же князю Дмитрею по обычью въсхоте ясти о полудни и повеле себе едино куря доспети. Они же оканнии смертным зелием доспеша его и принесоша его пред князь; и яде не ведый мысли их; не случи же ся никому дати его. Ту же разболеся, и лежа 12 дней преставися; и положен бысть в церкви святаго мученика Егория в Новегороде» (27, 262).

Итак, современники не сомневались в том, что Шемяка был отравлен по приказу своего московского кузена. Летописцы явно намекали и на то, что Василий Темный, совершив это преступление, уподобился древнему Святополку Окаянному. Только так можно истолковать уникальное по своему характеру сообщение о том, где именно (в церкви Бориса и Глеба) Василий Темный получил долгожданную весть.

Возможно, это было не первое преступление такого рода на совести Слепого. Ходили слухи, что по его приказу в 1451 году был отравлен выехавший на Русь литовский князь Михаил Сигизмундович (83, 146).

Вызывает удивление поразительная осведомленность летописцев о подробностях расправы: они знают, кто привез яд, кому передал и как яд попал на стол князя Дмитрия. Такие вещи мог назвать либо человек, очень близко стоявший к трону Василия II и посвященный в дворцовые тайны, либо клеветник, желавший точными деталями придать вид достоверности своей клевете. Первое более вероятно. Таким человеком мог быть тот же Федор Басенок, позднее на собственном горьком опыте познавший коварство московского двора. (В 1463 года он был по неизвестной причине взят под стражу, ослеплен и позднее отправлен в ссылку в Кирилло-Белозерский монастырь.) Возможно, этот опыт и побудил его к откровенным воспоминаниям в присутствии какого-то памятливого кирилловского книжника. (Впрочем, не исключается и другое объяснение этой загадки. За те 12 дней, которые Шемяка боролся со смертью, он успел произвести собственное расследование и установить истинную причину своей болезни. Все это, разумеется, стало широко известно.)