Иван Ильин. Жизнеописание, мировоззрение, цитаты. За 60 минут

Общая тональность произведений Ремизова — сострадание, ощущение братской вины за всех. Его героев характеризуют сострадание и любовь как выражение женского начала. «Ремизов вступил в жизнь с исключительно нежной сверхвпечатлительной душой, как бы от рождения обреченной на то, чтобы учиться в земной жизни, — долго, остро, всесторонне». Еще в детские годы обостренное чувствование обратило Ремизова внутрь себя, где он стал жить своей «затаенною» жизнью. И все же никакое отрешение от внешней жизни, никакое «затворничество» не избавляло Ремизова от боли и терзаний, возникавших по пустяковым поводам (с точки зрения подавляющего большинства людей). Художественная форма Ремизова при этом освобождена от каких-либо условностей и запретов.

Ильин назвал Ремизова юродивым в русской литературе. Особенностью художественного и человеческого видения Ремизова Ильин считал страдание. Многие его герои, как и сам автор, наделены как бы оголенной душой. Он испытывает чувство вины за страдания окружающего мира. И это чувство вины перед миром и жалость к нему неотделимы от страха и ужаса перед миром, ужаса восприимчивой души, увидевшей, как много зла на земле и в человеке. Писатель не приемлет безысходности, он начинает фантазировать в своем воображении, пытаясь поверить в им же самим сочиненную сказку. Однако иногда словотворчество Ремизова выходит из-под контроля, замечает Ильин, оно перестает служить средством изображения художественного предмета. И Ремизов начинает придумывать такие языковые обороты, за которыми трудно уловить что-то кроме «шалости» писателя. Ремизов, по словам Ильина, не упивается открывающимися ему темными глубинами человеческого существования, а мучается, и муки эти могли бы привести человека к свету. Однако Ремизов не открывает читателям путь просветления и очищения, путь, который помог бы животную муку человека превратить в страдание, духовное состояние, ведущее к Богу.

Высшим типом писателя Ильин считал И.Шмелева. Он называл его подлинно национальным и подлинно православным художником, сумевшим в своем творчестве выразить глубинную сущность русского человека, показать Россию в ее духовной устремленности как Святую Русь, а русского человека — простым и душевно открытым.

Герои Шмелева — люди, живущие с обнаженным сердцем, и потому чутко воспринимающие жизненную фальшь, холод, грубость. Они наделены жаждой правды и воплощают идею спасения души, мечту о совершенстве и жажду обретения его.

Ильин убежден, что за Россией земной живет, созерцает, молится и творит Россия духовная, сложившаяся в «суровой борьбе с прекрасной, но строгой русской природой, с ее пассивной терпеливостью, которая кажется слабостью, но которая перетерла и пережгла не одну исторически-стихийную силу». Особенностью русской поэзии Ильин считал естественность, безыскусность: «Она не есть продукт ума, ни продукт риторики. Она есть порождение и излияние русского сердца — но всей его созерцательности, страстной искренности, во всем его свободолюбии и дерзновенности, во всем его богоискательстве, по всей его непосредственной глубине». Русский поэт не описывает предметы, а перевоплощается в них, не рассказывает о них, а «поет из них». И вместе с тем русская поэзия, по мнению Ильина, своим вдохновенным языком выговаривает то, что у других народов уже давно стало достоянием публицистики. Самой же существенной особенностью русской поэзии он считал то, что для нее не существовало мелкого и ненужного. Она обладала способностью поэтизировать повседневность. Опоэтизированный мир и воспетый мир, по словам Ильина, становится ясновидческим и прозрачным, из него начинает сиять и лучиться сама Святая Русь. Наряду с этим Ильин отмечает и иные тенденции в русской поэзии, проявившиеся не без влияния «рассудочного прозаизма» Вольтера, мрачной и унылой «мировой скорби» Байрона. В русской поэзии того времени возникает и нарастает интерес к теме злого духа, оправдания его «непокорности».

Из скрещения демонической иронии и рассудочной полунауки, полагает Ильин, возникает тот «душевный уклад, который имел сначала вид светского разочарованного снобизма, потом позитивистского нигилизма, потом нигилистической революционности и, наконец, воинствующего безбожия, большевизма и сатанизма».