Иван Калита

- Не по-божьи деяли, вот и не благословил Господь! - говорит он громко, почти неожиданно для самого себя. Не навык красно говорить и сказал не то и не так, как хотелось. Хотел припомнить было родителя-батюшку, да и язык заплёлся.

- Да не, батя! Ты не понимашь! - горячо возражает Никита. Он уже хмелен: видать по тому, как лихо отмахивает пятерней.

И Катюха тут же подомчала на защиту своего старшенького:

- Не окорачивай парня! Вы, с родителем твоим, тоже не больно умны были!

Мишук брусвянеет. Не находя, чего баять, подымает увечную руку:

- Вона! Сходил на Двину! Пограбили! Пошли по шерсть, воротили стрижены…

- В кои веки сползал в поход, да и то непутём! Всюю остатнюю жисть теперя и будешь поминать! Другие вон и оттоле с прибытком!

Мишук, вскипев, шваркает упряжь под ноги себе. Услюм подбирает, опрятно подаёт в руки отцу. (То только и успокоило.) Катюха, почуяв, что пришло по больному, переводит речь на иное:

- Кудесишь! А я дело говорю! Дочерь вон замуж пора отдавать, с каких животов? Сватают! Даве приходили от Тимони Косого!

Любава, громко хлопнув дверью, выскакивает как маков цвет во двор.

- Ето за Пальку, што ль? - всё ещё дуясь, спрашивает Мишук. - То-то он у наших ворот ежеден ошивает!

- Чем Палька не жених? - возражает Катюха. - Дом справной, парень видной!

И Никита тоже подаёт голос из-за стола:

- Они, батя, Любава с Палькою, ищо летось на бесёдах спознались!

Мишук дуется: все всё знают раньше его! Любава могла бы и сама повестить родителю!

- По чести отдавать, дак придано хошь не хошь… - ворчит он раздумчиво. Катюха живо подсказывает:

- Корову даём да коня! Да портище, да шугай шёлковой можно дати и вотолу лунскую! И жемчуг розовой, мой, и серьги серебряны, с синим камнем которы!

- Ины дочери растут! - остужает её Мишук.

- А коль перву дочерь отдашь непутём, дак и тем судьбы не будет! - возражает жена, и опять дело едва не доходит до ссоры…

В конце концов решают, всею семьёй: жемчуг приберечь, а Любаве куплять атласу на распашной сарафан и тафты на летник. С чем и отправляют Мишука в торг к знакомому гостю-сурожанину, Сысою Ноздре.

Пересчитав серебряные корабленики и диргемы в кожаном кошеле, покряхтев для приличия, Мишук запоясывается, седлает коня и едет в торг.

В улицах весенняя голубень. Кое-где дотаивает снег, тянет гнилью и свежестью из Заречья. Сороки, галки и воробьи хлопочут в кучах сору. Раскидывая ошметья жидкой грязи, рысят комонные. Бабы обходят лужи, жмутся к плетням. Курятся дымом раздвинутые волоковые окошки чёрных хором. Перекликают петуны во дворах… И так тревожно, и радостно, и чуточку грустно от весны, от любви - что уже отошла, невестимо, к иным поколениям, к новой поросли, к детям своим!

Торговый гость Ноздреватой, или по-простому Ноздря, сидит в своей лавке на Подоле и с удовольствием вдыхает льющийся из Заречья в распахнутые двери вольный весенний дух. Щурясь, он оглядывает Мишука, спешивающегося у коновязей, и, признав, кивает тому, приподымая круглую суконную шапку над головой:

- Старшому! От Вельямина Федорыча али сам по себе?

- Сам по себе! - отвечает Мишук, входя в лавку и пригибая голову в низких дверях. С яркого солнца в лавке кажет излиха темно, и он не враз находит великий чурак, на который и усаживается, оглядывая выставленное напоказ, разложенное и развешанное великолепие. Здесь и кусок аксамита - прямь дверей, на стене со львами и грифонами в золотых кругах, - и целый постав веницейского бархату, и камка, и атлас, и зендянь, и парча - фряжская, цареградская и персидская, - и лен, и шерсть, и многоразличные сукна… А там, в задней - знает Мишук, - хорассанские ковры и смугло-желтый шёлк с парчовыми драконами из далёкого Чина. В лавке этой берут товар великие бояра, и даже сам князь почасту посылывает сюда. Потому и Сысой Ноздря не встаёт сам встречу простому покупщику, хоть и не небрежничает ни с кем: в торговом деле от гордости и убыток потерпеть мочно!

Толкуют сперва о делах:

- Слыхал, твой-то тоже имал ярославского князя? - лукаво щурясь, спрашивает Ноздреватой. Мишук отмахивает рукою:

- А! Обоср…, воины! - Прошает атласу.

- Дочку, што ль, выдаёшь? - догадывает купец. - Как звать-то? Любавой? Ноне атлас дёшев! При Данилыче тихо стало на дорогах, везут и везут! Да и от Кафы до Сарая нонече без раззору… Ты ко глазам, ко глазам выбирай! Каки глаза-ти у девки - штоб ко глазам подходило! Атласу-то гладкого, поди, нать, а уж тафты на летник бери попестряе! Да не спеши! Выбирай толком. Меня добрым словом помянешь, быват, и ещё зайдёшь!

Приподняв обширное чрево, сам подаёт Мишуку беремя тафты, а там уж и встаёт, гордясь товаром, начинает казать на выхвалу. Подмигивая, тянет в заднюю:

- Лезай семо! Поглянь-ко!

Мишук только молча открывает рот. Купец сам стоит руки в боки, любуясь переливчатым расписным великолепием неведомых трав, ярких птиц и клубящихся, в небесно-голубой чешуе, сказочных змиев.

- Самому князю ежели… Али великому боярину какому! - молвит, налюбовавшись вдосталь, Ноздря. Мишук о цене и не прошает. Да и Сысой не к тому кажет: понимает, что такого товару не в силах одюжить Мишук.