Иван Калита

Вопросите себя: зло ли вы приносили миру или пользу? Быть может, лес станет ещё гуще расти на этом месте сто лет спустя? А быть может, тут образуется с годами зловонное болото? Во всяком случае, лес вам необходим, а значит, была причина, из которой проистекает следствие, а из него новая причина и так далее. Всё обусловлено в мире, молодые люди! Всё имеет необходимую причину свою! Зачем же вмешивать кого-то, Бога или Дьявола, или возлагать ответственность на самого человека за то, чему причиною неизбежные и вечные законы бытия? Не надо казнить себя и отыскивать какое-то действенное зло в мировых событиях, молодые люди! Не надо! Лучшее лекарство от ваших бед - полное спокойствие совести! Произнесите только: «Сие от меня не зависит», и вы почуете сразу, как вам приятно и просто станет жить! И последнее! - Незнакомец наклонился к ним и понизил голос до шёпота: - Последнее, что называет удивительный Эригена в ряду четырёх стихий, образующих мир, - это души покойников, «несотворённое и нетворящее», по вашим словам - «нежить», а точнее мертвецы, уходящие назад, в божественный мрак, и особенно любезные Господу! Ибо нет ни рая, ни ада, ничего нет, и нет никакого Дьявола в мире, ибо Бог, как вы сами недавно изволили заметить, злого не творит! Ха-ха-ха-ха-ха! - раскатился он довольным хохотом, окончив свою речь и видя смятенное недоумение обоих братьев. И тотчас словно большая птица с криком и тяжёлым хлопаньем крыльев, ломая ветви, пронеслась по тёмному лесу и исчезла во тьме. Только замогильный мяукающий крик филина жалобно прозвучал в отдалении.

- Стефан! - воскликнул Варфоломей, первым пришедши в себя. - Что это? Кто это был, Стефан? - требовательно вопросил он.

Но мрачен и дик был взгляд Стефана, и ничего не ответил он на братний призыв. Варфоломея облило всего загробным холодом. Вздрогнув, он прошептал:

- Господи, воля твоя!

Рука, которую он поднял, чтобы перекреститься, словно налилась свинцом, и ему с трудом удалось сотворить крестное знамение.

Мрак уже вовсе сгустился. И деревья стояли тяжёлые и сумрачные, сурово и недобро остолпляя вечных губителей своих.

- Стефан! - позвал Варфоломей в темноту. - Почему ты не сказал ему сразу: «Отойди от меня, сатана»?!

Глава 33

Мишук, наконец, нашёл дело себе по сердцу. Шутковал дома: до старости, мол, дожил, а не ведал, к какому ремествию предназначил его Господь. Весной посылали готовить лес для нового дубового Кремника, задуманного великим князем. Мишук напросился тоже. Послал его Василий Протасьич почитай из жалости: рука всё не проходила у Мишука, а с увечного доброй воинской исправы всё одно не спросить. Выгонять же старого воина, прослужившего всю жизнь роду Вельяминовых, было соромно. Послал из жалости, а вышло неожиданно хорошо. Мишук в приокских дубравах развернул работы на диво. Боязнь - справлюсь ли? - была лишь до первого погляду.

Приплыли ночью и первым делом, поставя шатры, завалили спать. Мишук встал до зари. Оседлал коня. Конская шерсть, попона, шатёр - всё было мокро от росы. В тумане от шалашей окликнули. Мишук подъехал. Оказалась местная ватага бортников. Поздоровались со старшим. Тот уже знал, с чем прибыли княжие люди, и, завидя Мишука, сам взвалился в седло. При первых брызгах летнего нежно-золотого солнца оба, верхами, уже пробирались бором. Бортник казал дерева, сплёвывал. Просыпались птицы. В росном хрустале, в стрелах горячего света весь лес, казалось, звенел. Мишук запоминал, где что, вдыхал всею грудью свежий утренний дух. Хотелось дела, работы - скорей! Вечером уже корили и обрубали первые срубленные дубы…

Ни о чём не забыл Мишук: ни о воде, ни о дороге, ни о том, как и куда волочить сваленные дерева. Пригодилась отцова наука, да и своя смётка не подвела. Живо разобрался и в людях - к какому делу кого поставить. В том половина удачи!

Валили лес. Солнце пекло, волглые рубахи прилипали к телу. Храпели кони, впряжённые в волокуши. С сочным хрустом падали перерубленные стволы. К тому дню, когда молодой тысяцкий приехал на хозяйский погляд, у Мишука - у первого из всех посланных - уже и лес был свален, и лежал толково - вези хошь водой, хошь горой.

Василий Протасьич остановил коня, оглядел стан, гору брёвен, весёлых, обоженных солнцем, изъеденных потыкухами мужиков - остался доволен.

«Молодым» Василья Протасьича звали о ею пору при живом батюшке, тысяцком Протасии Федорыче, а так-то сказать, у боярина давно уже голову обнесло сединою. По летам и опыт был немалый. Мишуково раченье заметил сразу. Молвил, не слезая с коня:

- Завтра иную ватагу тебе под начало подошлю, сдюжишь?

- Сдюжу, батюшка! - готовно отозвался Мишук.

- Ну и… За мною не пропадёт… Порадовал, не скрою, порадовал старика! Доправишь лес в целости до Москвы - быть тебе у нас с батюшкою в награжденье!

- Дозволь, Василь Протасьич, слово молвить! - осмелел Мишук.

- Ну! - разрешил боярин.

- Стало б прясла начерно тута, на мести, рубить! Пока дуб-от свеж! Спорее оно! Прикажи - мигом слетаю до Москвы, обмерю, чево нать, со старшим градоделей перемолвлю…