Иван Калита

Пока в церкви боярыни из старейших родов московских раздевают невесту и окунают в купель («Наклонись, милая! Наклонись! Так вот, так, ещё пониже! Головушкой, головушкой погрузись, не жалей волоса!» - И старая Блинова, слегка нажимая на затылок девушки, заставляет её троекратно нырнуть, меж тем как священник, отец Ириней, произносит уставные слова и крестообразно помазывает миром новообращённую. Литвинка, отфыркивая воду, охает и с весёлым испугом оглядывает кружок разряженных московских боярынь, золотую ризу и седую бороду старика священника, худо соображая, что с ней, поскольку уже мысленно готовилась к тому, иному, для чего её привезли нынче на Москву…), пока всё это происходит в церкви, в палатах готовят столы и свадебную постель из ржаных снопов, рядами выстраивается стража вдоль дороги, и Симеон, побледнев, покраснев и вновь побледнев, умытый серебряной водою с вином, переряженный, готовится выйти в церковь, стать рядом с невестой, которой он до сих пор ещё ни разу не видал. Поезд жениха медленно шествует по сукнам. Невеста - вытертая, переряженная, с влажными ещё волосами - уже ждёт в церкви, в окружении подруг, и тоже волнутется, боится не узнать жениха. «Который? Который? Этот? Тот?» - решает она торопливо, когда шествие начинает входить в церковные двери, но боится спросить, так как худо понимает русскую речь. Жених тоже отчаянно вертит головой, отыскивая - где же невеста? И вот наконец они стоят рядом друг с другом (он не так высок, как ей хотелось бы, и слишком юный на вид, но зраком приятен, и не урод, слава богу, и не чёрный лицом - чёрных она не любит и боится). Невеста глядится Симеону какой-то чрезмерно простой, и слишком плотной телом, слишком белобрысой, может, и слишком большой для него, хоть не кривая и не косая, а зраком усмешлива и вроде приятна собой… Он, волнуясь, протягивает руку. Пальцы у неё твёрдые, прохладно-влажные от недавнего купанья, и что-то прочное, устойчивое исходит от неё, передаётся Семёну. Ишь, даже и рука не дрожит!

Над ними подымают венцы. Митрополит Феогност спрашивает громко, и Семён не сразу понимает, что надо отмолвить ему. Потом они оба одновременно ступают на подножие, делают круг, другой… Ни он, ни она ещё не думают ни о чём предстоящем, так волнуются и так стараются всё правильно совершить. Она что-то говорит по-литовски. Он отвечает по-русски, верно невпопад, но их тотчас заглушают пение и колокольные звоны словно бы над самою головою.

Невесту отводят переменить головной убор с девичьего на женский, и Симеон опять стоит оброшенный, не зная, куда девать руки, как стоять, улыбаться или нет… Её подводят снова, уже в повойнике, закрытую, и он вновь берет уже знакомые ему твёрдые пальцы сильной (излишне сильной!) руки и опять ощущает спокойствие, исходящее от неё, хотя девушка и волнуется не меньше самого Симеона… И вот они идут по сукнам назад, ко дворцу, осыпаемые рожью, льняным семенем и хмелем; и громогласно, вспугивая галок с кровель и крестов, кричат по сторонам горожане; и самостийный хор жонок оглушительно запевает свадебное славословие:

Выбегало-вылетало тридцать три корабля, Ой, рано, ой, рано, ой, рано моё! Тридцать три корабля, да ещё с кораблём,

Ой, рано, ой, рано, ой, рано моё! Да ещё с кораблём, со удалым молодцом, Ой, рано, ой, рано, ой, рано моё!

И, продолжая петь, заглядывают, улыбаясь, ему в лицо, лезут, пихая стражу, и гремит, гремит, всё оглушая, праздничный хор:

Со невестою своей, со Настасьей-душой,

Ой, рано, ой, рано, ой, рано моё!

Семён с трудом понимает, что они уже дошли до крыльца, едва не спотыкается о ступени. Гудит и кружит в голове; часто, толчками, бьёт кровь в сердце; и сзади, словно подпирая, упруго вознося их на высоту, гремит несмолкаемый хор.

Михайло Терентьич подходит со ржаными пирогами в руках. Улыбаясь, скусывает острые кончики: не выколоть бы глаза молодой! Концами пирогов снимает плат с новобрачной, трижды обводит посолонь. Айгуста-Настасья, освобождённая, легко встряхивает головой, обводит глазами стол и гостей, заливаясь алым румянцем, и Симеон наконец-то видит, что она, и верно, хороша, хоть по-прежнему ничего к ней не чувствует такого и словно бы даже не понимает ещё, что перед ним девушка-жена, с которой ему вечером предстоит вместе лечь в постель.