Иван Кондарев

Учитель ратовал за передел и кооперирование. Полицейский разглядывал свои мокрые колени и молча курил. Незнакомый седок тоже молчал. Ему было под пятьдесят, выглядел он солидно, держался неприступно.

Костадин рассчитывал, что незнакомец ввяжется в спор с учителем, но в это время позади показалась пролетка с поднятым верхом, в сопровождении оставшегося в деревенской корчме старшего полицейского. Но вместо анархиста в пролетке ехали председатель городской дружбы Стойко Динов и околийский начальник Хатипов. Оба возвращались с закончившегося на прошлой неделе съезда Земледельческого союза. Динов сдвинул на лоб новенькое канотье; Хатипов привалился к боковине пролетки. Из-под ног возницы выглядывали два облупленных чемодана, прикрытые парусиной.

Околийский начальник приветствовал проезжих ленивым движением руки. Ехавший рядом верхом хмурый старший полицейский даже не взглянул на козырнувшего ему стражника. Пролетка, обогнав экипаж, покатила дальше.

— Вот они, наши красавчики. До прошлого года Хатипов к кому только не навязывался, а теперь — околийский! Боже, как это у тебя небо держится без подпорок, а подпорки — без гвоздей! — сказал почтальон.

Учитель и старушка рассмеялись; полицейский озадаченно поглядел на старушку. Костадин искоса наблюдал за незнакомцем, который даже не улыбнулся. Поведение этого человека начинало раздражать Костадина.

— Его милость, наверно, впервые в наших местах, — сказал он, когда развеселившийся учитель, забыв про свои симпатии к земледельцам и их реформам, рассказал, как прошел съезд в столице и как все, кому не лень, разъезжали бесплатно по железной дороге.

— Я тоже из К.,- сухо ответил господин.

— Как тебе не знать его? — удивилась старушка.^ Цочо Стоенчев, брат Никифора.

Костадин видел Стоенчева еще перед войной и никак не ожидал встретить его таким важным и самоуверенным. Братья запомнились ему как последние голодранцы.

Стоенчев поглядел на него своими темными, с неприятным выражением глазами, словно стараясь прочитать на лице Костадина, какое впечатление произвело сообщение старушки.

Перевал проехали незаметно. Впереди показался плавный поворот с мостом над речкой, открылись и далекие отроги Стара-Планины.

— Прощайте, счастливого пути! — сказал Костадин, пропуская вперед экипаж. — Я загляну на мельницу.

Лошадь стала осторожно спускаться по каменистой дороге к речке. Внизу виднелась серая крыша старой мельницы.

3

Мельницу эту Джупуны приобрели за бесценок. Сложенная из тесаного камня, она казалась массивной, а крыша и торчащие из стен посеревшие концы толстых балок придавали ей старинный вид. Плотина была далеко и протекала; поэтому работали лишь сукновальня да один из двух поставов.

В свое время Костадин противился, не хотел брать на себя такую обузу, но брат, соблазненный дешевизной мельницы, настоял на своем. Обвалившуюся комнатушку мельника сломали и на ее месте сделали кирпичную пристройку с чердачным помещением, которая торчала спереди, как голубятня. Там было нечто вроде конторы.

«Мельница-бездельница», — со злостью подумал Костадин, проезжая мимо прислоненных к стене двух стертых жерновов. Он прикинул высоту стены, оглядел подгнившие балки, запустелый двор, усыпанный засохшим навозом, и еще раз поразился опрометчивости брата.

Участок был небольшой и на косогоре; чтобы расширить двор, надо насыпать грунт со стороны берега, но в таком случае придется снести мельницу и выстроить новую.

Он привязал лошадь к столбу. Обленившийся пес с облепленным репьями хвостом убежал к свинарнику. Несколько кур бродило по двору. Мельница не работала, и в тишине слышалось только журчание речки.

Костадин заглянул в темную каморку, облепленную паутиной и мучной пылью. В глубине мелькнула, словно призрак, фигура мельника, босого, в подштанниках. С молотком в руке, он суетился возле снятого жернова.

— Ты кстати пришел, Костадин! — воскликнул он. — Насекаю жернов. Поможешь мне поднять его.

Они поставили побелевший под ударами молотка жернов на место. Возились долго, Костадин даже вспотел.

— Давай-ка посмотрим счета, а то скоро стемнеет, — сказал он, вынимая часы.

Шел восьмой час. Вряд ли ему удастся сегодня увидеть Христину: до города путь немалый, а она к вечеру наверняка вздумает куда-нибудь прогуляться.

В чердачной комнате стоял стол, исчерканный расчетами и прожженный сигаретами. Тяжело ступая босыми ногами, мельник принес тетрадку и уселся напротив Костадина.

— Нет работы, Костадин, нету-у! Шестьдесят пять левов и сто килограммов кукурузы. Вот и все за неделю. Михал обещался привезти шаяк,[4] но так и не приехал.

— А братцу приспичило переделывать ее в паровую.

Костадин отвернулся к реке. Солнце освещало широкую каменистую полоску, намытую весной в половодье.

Мельник почесал под мышкой.

— Коли задумал дело, советуйся с людьми. Если сговорились, купите землю у Шалаверы и стройте! Место хорошее, и до деревень рукой подать.

— Никакой мне мельницы не надо, но братец ухватился за нее, как слепой за палку. Продать бы ее, чтоб отделаться, но кто купит?