Иван Сусанин

— Жизнью твой сын рисковал, спасая владыку. Коней-то остановил перед самой кручей. Еще бы один миг — и прощай буйная головушка. Вот владыка и расщедрился. Горяч и зело храбр, бывает, у тебя сын, Сусанна.

Сусанна не знала, что и молвить: то ли похвалить Иванку, то ли поругать. Вздохнула, покачала головой и кратко молвила:

— В деда пошел.

Затем разговор перекинулся на нежданных лихих гостей — опричников.

* * *

Утром мерно зазвонило било, что стояло неподалеку от храма Вознесения Христова, вызывая страдников на сход.

Страдники не задолили, сошлись на площадь, гадали: кто зовет и по какому поводу? Один лишь тиун мог указать ударить в било и любой селянин, коль приметит пожар. Но Пинай уже покоится на погосте, а избы вчера горели. Пожимали плечами мужики.

Наконец из ворот поповского двора выехали оружные всадники. Мужики обмерли. У седел — собачьи морды и метлы. Опричники!

— Может, до изб добежать и вилы взять, Слота? Лиходеев не так и много, — сказал один из страдников.

— Мнится мне, не на сечу едут. Допрежь послушаем, мужики.

Впереди на игреневом[93] коне ехал юный опричник в голубом кафтане, расшитом серебряными узорами. Лицо чистое, белое, еще безусое. На голове — шапка, отороченная собольим мехом, из-под нее раскинулись по плечам черные густые кудри. Благолеп, юнота!

Борис Годунов осмотрел хмурую, настороженную толпу и по спине его пробежал озноб. Мужики злы, их много, они готовы растерзать опричников за вчерашний кровавый набег. Ишь, какие свирепые лица!

Борису впервые за свою жизнь стало неуютно и страшно.

— Говори, рында, — тихо подтолкнул словами кто-то из старших опричников, находившихся позади Годунова.

И Борис, преодолев робость, не слезая с коня, произнес:

— Дворянин Котыгин оказался царским изменником, а посему его поместная земля с крестьянами по повеленью великого государя передана мне — Борису Федоровичу Годунову.

«Опять угодил к Годунову, — безрадостно подумалось Иванке. — Допрежь у отца его жилы тянули, а ныне сыну пришел черед мужиков ярмить».

Тотчас вспомнились злобные слова юного отрока, когда надумали к новому барину уходить:

— Собак! Собак бы на них спустить!..

Такое век не забудешь.

А Борис Годунов продолжал:

— Вновь перепишу всех в порядную книгу. Ходить на барщину и платить оброки по той же книге. Уразумели?

Лица страдников продолжали пребывать такими же злыми и угрюмыми. Каждому хотелось изведать: за какие прегрешения опричники избы пожгли и пятерых крестьян саблями посекли?

— Уразумели? — уже более строго, окрепшим голосом переспросил Годунов.

— Не велика премудрость, — ворчливо отозвался Слота. — Ты лучше поведай нам, барин, почто твои опричники избы спалили и мужиков зарубили? Аль мы тоже царевы изменники?

Борис замешкал с ответом. Царского указа, дабы казнить крестьян не было. Их надлежало записать за новым владельцем, но опричники, громя усадьбы «изменников», нередко подвергали разгрому и крестьянские дворы, бесчинствуя с невероятной жестокостью.

Видя, что ответ Годунова затянулся, вперед выдвинулся старший опричник.

— Те мужики с ослопьями[94] кинулись. На царевых людей! А то дело тоже изменное, вот и пришлось воров наказать.

— Сомнительно! — не сдержавшись, выкрикнул Иванка. — Крестьяне никогда изменниками царю не были. Опричники принялись жен и девок силить. Какой же мужик не воспротивится?

Мужики загалдели. (Толпе всегда нужны коноводы!).

— Истинно сказано!

— Поруху нанесли!

— Пять семей без кормильцев оставили!

Иванку хоть и норовил придержать Слота, но он и вовсе отделился от мужиков, и оказался перед Годуновым.

— Надо бы по совести поступить, барин.

— Это как, смерд? — негодующе глянул на дерзкого молодого мужика Годунов.

— По совести, — повторил Иванка. — Три рубля за погибель кормильца, два — на постройку избы.

Годунов пристально вгляделся в «бунтовщика» и вдруг его осенило. Да это тот самый рослый парнишка, кой в Юрьев день приходил вкупе с отцом и матерью к его родителю Федору Ивановичу. Теперь он еще больше вырос и возмужал, как матерый волк. Непокорный смерд! Как он может требовать каких-то денег с любимца царя?!

Годунов по натуре своей никогда не был храбрецом, но в исключительных случаях он становился непредсказуемым. Его захлестывала гордыня, переходящая в беспощадность.

— Да как ты смеешь, смерд?! Связать его!

Опричники выхватили сабли. Еще миг, другой — и начнется новый ужасающий погром.

Но тут сызнова вмешался Слота. Он подбежал к Иванке и затолкал его в толпу. Сам же, понимая, что опричники могут пусть в ход сабли, умиротворенно молвил:

— Ты уж прости его, барин. У него с головой не всё ладно, дурь находит. И на барщину будем ходить, и оброки справно платить. Даже хоромы тебе новые поставим. Барину и царю верой и правдой служить будем.

Опричники вложили сабли в ножны, и Годунов заметно остыл, уразумев, что стычка с мужиками могла привести к тяжелым последствиям. По их ожесточенным лицам было видно, что они наверняка бы ринулись за топорами и вилами.

— Быть посему, — сказал Борис.

— А с новым приказчиком как быть, барин?

— Из Москвы пришлю.

Глава 18

В РОСТОВ ВЕЛИКИЙ