Иван Тургенев

21 ноября 1855 года Лев Толстой появился у него неожиданно. Он приехал с фронта. Был одет в мундир, у него было жесткое, загорелое лицо, гордый взгляд. Увлеченный читатель «Записок охотника», он торопился познакомиться с их автором. Когда он оказался перед этим человеком высокого роста, полным и мягкотелым, с серебряными волосами, ухоженными бакенбардами, большими слабыми руками и нежными женскими глазами, он испытал чувство счастья, как при встрече с отцом и другом. Тургенев предложил ему жить в его квартире. Он предложил ему диван. Он хвалил его. Он показал его своим друзьям из «Современника». Все с энтузиазмом встретили этого двадцатисемилетнего героя, гордого и робкого, который только что вернулся из ада и высокомерно игнорировал столичные литературные споры. Однако очень скоро грубые манеры Толстого охладили Тургенева. Они были разными во всем. Тургенев следил за собой, пользовался духами, любил тонкое белье, порядок, чистоту, шутки с дамами. Толстой одевался кое-как, пах табаком, никогда не занимался своими делами, презирал салонные разговоры, посещал цыганские кабаки и охотно играл роль солдафона. В спорах с друзьями Тургенев был снисходительным, внимательно выслушивал доводы противника и мечтал об улучшении условий человеческого существования через мирное развитие нравов. Толстой противостоял общему мнению с пылом трибуна и видел спасение только в немедленном и полном разрушении европейской цивилизации. Тургенев был человеком оттенков, сомнений, компромиссов, колебаний. Толстой – человеком резких тонов, постоянных противоречий, человеком, желавшим всего или ничего. Тургенев считал себя художником. Толстой смотрел на себя уже как на пророка. Между мужчинами часто разгорались споры. Впрочем, Толстой больше не жил у Тургенева, однако поводов для встреч у общих друзей было множество. Они прилюдно придирались друг к другу по самым разным поводам. Горевшему от гнева Тургеневу Толстой отвечал холодным тоном: «Я не могу признать, чтобы высказанное вами было вашими убеждениями. Я стою с кинжалом или саблею в дверях и говорю: „Пока я жив, никто сюда не войдет“. Вот это убеждение. А вы друг от друга стараетесь скрыть сущность ваших мыслей и называете это убеждением». – «Зачем же вы к нам ходите? Здесь не ваше знамя!» – «Зачем мне спрашивать у вас, куда мне ходить! – парировал Толстой. – И праздные разговоры ни от каких моих приходов не превратятся в убеждения». (А. Фет. «Мои воспоминания».)

В другой раз после одной из подобных грубых и бессмысленных ссор к Толстому, полулежавшему на диване, подошел Некрасов и сказал ему примирительным тоном: «Голубчик Толстой, не волнуйтесь! Вы знаете, как он вас ценит и любит!» Опершись на локоть, с раздувающимися от злости ноздрями Толстой отвечал: «Я не позволю ему ничего делать мне назло! Это вот он нарочно теперь ходит назад и вперед мимо меня и виляет своими демократическими ляжками». (Там же.) Несколько дней спустя во время обеда у Некрасова Толстой подтрунил над Тургеневым по поводу его восхищения Жорж Санд. Если послушать его, то героини французской романистки заслуживали того, чтобы их «привязывали к позорной колеснице и возили по петербургским улицам». Так как Тургенев возражал, то Толстой высмеял его перед всеми собравшимися. «С Толстым я едва ли не рассорился, – писал Тургенев Боткину, – невозможно, чтоб необразованность не отозвалась так или иначе. <<…>> Спор зашел очень далеко – словом – он возмутил всех и показал себя в весьма невыгодном свете». (Письмо от 8 (20) февраля 1856 года.) Толстой в свою очередь отмечал в дневнике конвульсии этой дружбы-вражды. «7 февраля 1856 года. Поссорился с Тургеневым». «10 февраля. Обедал у Тургенева, мы снова сходимся». «12 марта. С Тургеневым я, кажется, окончательно разошелся». «5 мая. Был обед у Тургенева, в котором я <<…>> всем наговорил неприятного. Тургенев уехал. Мне грустно». А пять дней спустя писал своей родственнице Татьяне Ергольской: «Тургенев уехал, которого я чувствую теперь, что очень полюбил, несмотря на то, что мы все ссорились. Я без него ужасно скучаю».