Ивница

Всех нас, командиров взводов и командиров рот, позвал в палатку сам комбат, он был в том же полушубке, застегнутом на деревянные палочки и перехваченном широким, со звездной пряжкой ремнем.

– Товарищ полковник, командный состав первого отдельного противотанкового батальона…

– Вижу, вижу… Присаживайтесь, товарищи, – прервал комбата новый командир бригады полковник Сыроваткин.

Полковник по своему внешнему виду мало походил на военного, не было в нем той косточки, которая отличает армейского человека от обычных штатских людей, полковник рано закруглился, оброс, как говорят, добродушием. Возможно, по этой причине он был прислан на смену старому командиру бригады полковнику Цукареву. Мордобой, самодурство, злостное самоуправство даже в самые черные дни не только не поощрялись, но и жестоко наказывались, и, надо полагать, не по одному Воронежскому фронту.

Все мы присели, кто на притащенную из лесу валежину, кто на черенок лопаты, все мы ждали какого-то важного сообщения, по крайней мере, узнаем, почему застопорилось наше наступление.

Новый командир бригады не был скуп на слова, он рассказал об успешных наступательных действиях всего Воронежского фронта, но стремительное продвижение наших частей ослабило контроль за передовыми подразделениями, а легко взятые трофеи, которые в сводках Совинформбюро значились как склады продовольствия, влекли за собой нежелательные последствия. Комбриг на какое-то время приумолк, почему-то посмотрел на капитана Салахутдинова, капитан сразу привстал, но общительные глаза комбрига грустно опустились, значит, что-то произошло, а что произошло? Опущенные глаза приподнялись, печально заволоклись какой-то полынной горечью. Вскоре мы узнали, что полк противотанковой артиллерии, входящий в состав бригады, пользуясь своими более совершенными мобильными средствами, чем наш ружейный батальон, не преминул воспользоваться не только банками сгущенного молока, но и бочками соблазнительной рыжевато-бурой жидкости. Нашлись дегустаторы, которые незамедлительно опробовали жидкость и весьма высоко оценили ее вкусовые и иные качества.

– Это же ром, понимаете, венгерский ром! – пытался внушить нам новый командир бригады, – и его пьют чайными ложечками, а тут котелки в ход пустили, котелками пили, так нельзя, товарищи…

Не могу сказать, как отнеслись к этим словам мои товарищи, но я-то призадумался, я ведь тоже не чайной ложечкой пил упомянутый злополучный ром.

– В результате артполк понес серьезные потери. Убит начальник штаба полка, – полковник опять опустил опечаленные глаза, нелегко говорить о потерях, к тому же совершенно нелепых и неожиданных, – убит командир третьей батареи, убито четверо командиров взводов. Помпохоз майор Ярилов отправлен в госпиталь в бессознательном состоянии.

– Тяжело ранило? – полюбопытствовал поглаживающий ремень своего шмайсера лейтенант Захаров.

– Хорошо было бы, если б ранило… Упился.

– Как упился?

– Очень просто. Ром ведь пили, пили, как воду, как квас.

Дальше полковник сообщил, что в полосе нашего наступления появились немцы, они-то и нанесли чувствительный урон артиллерийскому полку.

– Я надеюсь, что товарищи бронебойщики будут держать себя в норме…

– Наркомовских ста грамм, – проговорил командир третьей роты старший лейтенант Терехов.

Полковник отмолчался, молча он вышел из палатки, возле заледенелой жимолости остановился, жмурясь от встающего над лесом нестерпимо яркого солнца.

Есть у зимы, если можно так сказать, свое лето, оно выпадает на январь, когда начинает прибывать день. Зимнее лето, оно богато не теплом, богато солнцем, богато светом. Но и тепло дает себя знать, особенно тогда, когда солнце рвет вокруг себя выкованный сорокаградусным морозом, отливающий малахитовой зеленцой обруч, когда рушатся зловеще-огненные столбы, когда на припеке легко можно заметить вязь хрустально-хрупкого кружевца.

Полковник долго не хотел расставаться с нами, чему способствовала незаметно уроненная капля тепла.

– Друзья мои, чуть не забыл сказать, когда мы шли сюда, лису увидели, – поднялись чистые, широко открытые глаза, они то ли сквозь слезы, то ли сквозь упавшие на них и растаявшие снежинки улыбнулись. Этой улыбки было достаточно, чтобы я сам чуть не прослезился, в жизни я мало видел людей, которые смотрели такими чистыми и добрыми глазами.