Ивушка неплакучая

— В крутой-то больше весу. Ничего, отец. Бог не выдаст… Хватит об этом. Иди к себе в правление, а я сейчас к Марии да к Степаниде наведаюсь. Поговорю с ними. — У самой двери вдруг что-то вспомнила, обернулась: — Вот еще что — когда детские ясли построишь? В будущей моей бригаде и детные женщины могут оказаться. Да и девчата… Сегодня они девчата, а завтра молодые матери. Парней в Завидове хоть кот наплакал, но десяток наберется. Так что ясли поскорее давайте!

Феня ушла.

Аграфена Ивановна долго глядела на дверь — вздохнув, вымолвила:

— Пресвятая богородица, царица небесная! Спаси, наставь ее на путь истинный. Пропадет бабенка!

Услышала ли «пресвятая» эту материну мольбу, но все грозы житейские пока что благополучно миновали Феню, иные из них проходили где-то очень близко над ее головой, заглядывали на ее двор, но она-то этого не замечала: в одну зиму замысленная ею бригада была создана, а весною, когда улетучился сырой холодный пар над землей, когда вспаханные под зябь поля стали покрываться тонкой, подрумяненной солнцем, пахучей, как на только что испеченном хлебе, корочкой, когда над весело, бодро урчащими тракторами, тянущими за собой культиваторы и сеялки, заполыхали, захлопали, затрепетали, забились на упругом ветру разноцветные девичьи косынки, жизнь для Фени вновь наполнилась важным, непреходящей ценности смыслом. А тут еще новость: Филиппа приняли в пограничное, училище, скоро будет офицером, — это ли не радость для матери! Да уж и сношеньку подглядела себе Федосья Леонтьевна, юную трактористку Таню, недавно еще секретарствовавшую в правлении, а ныне уверенно водившую по полям свой могучий ДТ. Теперь теплая волна Фениной любви и нежности перекинулась на эту девчонку, окатила и ее. Федосья Леонтьевна старалась держать Таню поближе к себе, хмурилась ревниво, когда та, передав машину своей сменщице Нине Непряхиной, торопилась в село, в клуб значит. Все чаще оставляла девушку на всю ночь в поле, ложилась в будке с ней рядом, отнимала и, не в силах сдержать своих чувств, шумно выдыхала в ночную тишь:

— Не сиделось тебе в конторе, Танюшка! Розовые ноготки-то потемнели, облупились, чай… Может, учетчицей тебя определить?

— Что вы, тетя Феня! Ни за что!

— Ну хорошо. А теперь скажи, Танек, пишет тебе Филипп аль нет?

— Одно толечко за все время и прислал… — В голосе Тани уже чувствовались слезы.

— Ну я ему покажу! Вот только пускай приедет на побывку! А ты не плачь… не плачь, родненькая! — Последние слова вырвались у Федосьи Леонтьевны с душевной болью и дрожью. Безотчетная тревога сдавила сердце. Уж очень хорошо все было у нее, так хорошо, что она, привыкшая ко всяким напастям, боялась того, что что-нибудь да подкрадется, вырвет у нее это хорошее и радостное. Не может быть, думала она, чтобы все было так хорошо.

— Тань, а ты любишь его?

Девушка встрепенулась, прижалась к Федосье Леонтьевне плотнее, жарко задышала на нее.

— Любишь, значит?

— Очень, очень! — и этих Таниных слов хватило на то, чтобы все сразу и отлегло от Фениного сердца, все утихомирилось, угрелось на душе.

— Спи, Танек, спи, сношенька моя родная! Скоро светать начнет.

— Не хочется спать, теть Феня.

— Спи, спи, — Феня чмокнула девушку в пылающую щеку.

— Меня вчерась комсоргом избрали, теть Фень, — сообщила вдруг Таня.

— Вот как. Поздравляю тебя, Танюша. Это хорошо. Жаль только, что уйдешь теперь из моей бригады.

— Что вы, теть Фень, я ж неосвобожденный комсорг.

— Ах вот оно как! Тогда вербуй своих комсомолят в механизаторы. Это, Танек, самая верная для них дорога. Пройдет немного времени, и на поле, кроме трактористов да комбайнеров, никого не останется. Мы будем и пахать, и сеять, и убирать урожай. Механизатор, Танюшенька, станет заглавным человеком на родимом нашем полюшке. Так-то, Танек. А теперь усни. А то плохой будет завтра из тебя пахарь. Спи.

Но перед тем как заснуть, Таня поведала еще одну новость:

— Миньку и Гриньку скоро в комсомол будем принимать.

24