Ивушка неплакучая

— Такой румяненький ты мне больше нравишься! — сказала Мария, продолжая раздаривать ягоды. Когда один узелок опорожнился, вынула из-за кофты второй, поднялась с ним, угостила по пути Авдея, направилась к столу. Уселась там против трех ребятишек, из которых самому старшему было не больше девяти лет, и принялась скармливать им землянику, суя по очереди каждому в рот по ягодке, точно птица перед желторотыми своими птенцами; накормив, погладила каждого по головке, потом взяла самых малых на руки, отнесла в будку. Через некоторое время вернулась, сказав удовлетворенно:

— Спать уложила. Пускай подышат нашим духом. Может, тоже механизаторами станут, когда подрастут. Хлеб-то надо же кому-нибудь сеять.

— Маш, может, споем? — сказала Феня. — Вот властя песню требуют…

— Да ить для этого особое настроение требуется, — ответила Соловьева, усаживаясь на прежнем месте. — Горло-то промочить бы…

— Не время вроде, — нерешительно сказала Феня.

— Ну и для песни не время, — сказала Мария.

Федченков вопросительно глянул на Кустовца. Тот понял этот взгляд:

— Аль прихватил с собой?

— Ну а как же! Разрешите?

— Давай, если привез, — благословил Кустовец,

По знаку отца старший сын Федченкова, Ленька, сгибаясь на один бок, притащил от машины тяжелый, толстобрюхий портфель-чемодан. Дальше уже орудовал сам хозяин этого диковинного портфеля. Глухо стукнувшись донышками о плохо выструганные доски, на столе в один момент оказались три бутылки шампанского, которые сейчас же утонули чуть ли не по самую шейку в конфетах. Длинное и толстое полено ветчинно-рубленой колбасы легло поперек стола, а в довершение объявились четыре оранжевых, величиной с ребеночыо голову марокканских апельсина.

— Авдей, на помощь! — позвала Маша, оглянувшись, но механика не оказалось на прежнем месте. След его однако, еще не пропал:.пыль, поднятая мотоциклом, клубилась вдали.

Троекратный залп, как при салюте, раздался над степью. Толстые пробки высоко взлетели над столом.

Выпили, закусили, одними понимающими глазами поздравили будущих жениха и невесту, и только потом уж охмелевшая лишь слегка, разрумянившаяся и необыкновенно похорошевшая Мария сказала:

— Ну а теперь вот можно и спеть. Как ты, Фень?

— Давай начинай. Нашу с тобой…

— Хорошо, — Мария прокашлялась, глянула на одного, другого, подмигнула зачем-то Федченкову, окончательно сомлевшему от этого ее подмигивания, взяла сразу, с ходу, сильно, уверенно, глубоким, грудным своим голосом:

На горе колхоз, под горой совхоз.

А мой миленький задавал вопрос,

Ай-ай-ай-я-я-я! Ай-ай-ай-я-я-а-а!

— Ну подтягивай же, Фенька! — прикрикнула на подругу Мария, и дальше запели уже вместе:

Ты колхозница, тебя любить нельзя.

Ай-ай-ай-я-я-а-а, ап-ай-ай-я-я-а-а.

Это грустно-озорное и одновременно ироническое «ай-ай-ай-я-я-я» повторялось ими как припев. Феня и Маша распределили меж собой роли, женскую и мужскую, и теперь, состязаясь глазами, пели все громче, то грустя голосом, то балуясь:

Я колхозница, не отрицаюся,

И любить тебя не собираюся.

Я пойду туда, где густая рожь,

Я найду того, кто на меня похож.

Примолкли на минуту, переглянулись, и далее допевала уж одна Феня:

Я ушла туда, где густая рожь,

И нашла того, кто на меня похож.

Мария вела лишь припевку:

Ай-ай-ай-я-я-я-а-а-а, ай-ай-ай-я-я-а-а.

А Феня — все задорнее и лукавее:

Полюбила я — он молоденький,

Он молоденький, зовут Володенькой.

Кустовец покраснел, замотал кудрявой головой. Угрюмова заканчивала:

Мы влюбилися. Кудри вилися.

Расставалися — слезы лилися.

Мария не вытерпела, обняла подругу — теперь опять пели вместе:

Мы влюбилися — было двое нас.

Расставалися — стало трое нас…

Женщины прижимались друг к другу все плотнее, а песня их далеко неслась по степи:

Я колхозница, не отрицаюся,

И любить тебя не собираюся.

Ай-ай-ай-ай, ай-ай-ай-я-я-а-а-а.

И любить тебя не собираюся.

Кустовец встал. Сказал растроганно:

— Спасибо вам. За песню. За работу вашу. За все. За все спасибо. Ну а теперь, Федосья Леонтьевна, послушайте. Мы вот с Виктором Лазаревичем толковали о вас. Хотим во главе комплексной бригады поставить. Хватит нам дробить хозяйство. Один бригадир должен отвечать и за землю, и за технику, и за животноводство. Вы, я слышал, сами предлагали нечто подобное еще своему отцу. Было такое?

— Было, но… разве я, баба, справлюсь? Тут мужику хоть бы выдюжить…

— Ничего. Справитесь! Как вы считаете, товарищ Соловьева, справится?

— Фенька-то? Неужто нет! — решительно ответила та. — А будет трудно, подмогнем.

— Вот это разговор! — торжествовал Кустовец. — Теперь я могу и уехать. Вот ежели бы к песням вашим тетенька Екатерина еще и щец нам подкинула, тогда совсем было бы отлично!

Хлебая щи и мыча от удовольствия, похваливая этим взмыкиванием стряпуху, он что-то вспомнил, заработал ложкою еще проворней, остаток хлебова опрокинул в рот прямо из тарелки, тыльной стороной ладони вытер рот, крякнул, еще раз поблагодарил от души сияющую Екатерину Ступкину, вновь подошел к Фене.

— Вот что. Завтра у нас актив. Как раз о комплексных бригадах будет разговор. Доклад сделает Алексей Иванович. Обязательно приезжайте. Может быть, машину за вами прислать?