Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире

Ну вот, Саксонберг, теперь вы знаете, почему я завещаю эскиз «Ангела» Эмме и Джеймсу Кинкейдам, вашим внукам, которые сбежали из дому и причинили вам столько волнений. Поскольку эти дети вознамерились сделать меня своей бабушкой, а вы и так уже их дедушка, то, выходит, отныне мы с вами, в некотором роде… Нет, даже думать об этом не хочу! Вот если бы вы получше играли в покер…

Перепишите мое завещание и включите в него пункт о том, что я оставляю им в наследство эскиз Микеланджело. Включите также еще один пункт — про кровать, о которой я упоминала. Видно, придется все- таки передать ее в дар Метрополитену. Только не подумайте, что мне вдруг взбрело в голову заняться благотворительностью. Непременно отметьте, что и дети, и музей получат мое имущество, только когда я умру. Ах, простите, я должна была сказать «скончаюсь» или «отойду в мир иной». Когда вы внесете все эти поправки, я подпишу новый вариант завещания. В качестве свидетелей пригласим Шелдона и Паркса. Акт подписания состоится в Нью-Йорке, в ресторане музея Метрополитен. Так что вы, Саксонберг, все-таки пойдете туда со мной. Пойдете-пойдете, никуда не денетесь, иначе потеряете в моем лице своего самого выгодного клиента.

Интересно, вправду ли Эмма и Джимми приедут меня навестить? Я бы не возражала… На самом деле, на моей стороне небольшой перевес: я-то знаю всю их тайну, от начала до конца, а они кое-чего обо мне не знают. Они не знают, что их родной дедушка вот уже сорок один год исполняет обязанности моего адвоката. (И от души советую вам, Саксонберг, ради вашего же блага: лучше будет, если вы оставите их в неведении!)

Между прочим, я слышала по радио интервью с директором садов и парков Нью-Йорка. Он сказал, что их ведомству урезали бюджет. Когда журналист спросил, куда пошли средства, которые раньше тратились на парки, уполномоченный ответил, что их направили на усиление охраны Метрополитена. Я заподозрила, что это неспроста, и попросила Шелдона позвонить его приятелю Моррису и выяснить, не случалось ли в последнее время в музее чего-либо необычного.

Моррис сообщил, что на прошлой неделе в одном из саркофагов был обнаружен скрипичный футляр. Через два дня нашелся еще и футляр от трубы. Моррис говорит: охранник, который проработал в музее год, видел все на свете; охранник, который проработал в музее полгода, видел половину всего на свете. Однажды они вообще нашли на сиденье колесницы древних этрусков вставную челюсть. Так что этих парней удивить трудно. Они только пожали плечами и отправили футляры в стол находок. Там они и лежат, вместе с содержимым — линялым нижним бельем и дешевеньким транзистором. Владельцы пока не объявлялись.

Еще кое-что (послесловие автора)

Меня попросили написать предисловие к тридцать пятому — юбилейному изданию «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире». Все бы хорошо, но дело в том, что сама я предисловий никогда не читаю. Точнее, читаю, но после того

, как прочту саму книгу, — и то только если книга мне по-настоящему понравилась и я хочу узнать о ней побольше. Поэтому я решила вместо предисловия написать послесловие. Очень надеюсь, что если вы сейчас его читаете, значит, книга вам понравилась и вам захотелось узнать о ней кое-что еще.

С момента первого издания этой книги в 1967 году произошло много событий, преобразивших Нью- Йорк, музей Метрополитен и меня.

Трагедия 11 сентября 2001 года навсегда изменила облик Нью-Йорка. Но, как ни удивительно, Эмма и Джимми, скорее всего, не заметили бы никаких перемен. Силуэт Манхэттена, который увидели дети, приехав в Нью-Йорк в 1967 году, мало отличался от того, который мы — увы! — наблюдаем сейчас. Башни- близнецы Всемирного торгового центра были достроены только в 1973 году, через шесть лет после выхода в свет «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер…».

Изменилось не только лицо города, но и его душа. Сейчас Нью-Йорк охвачен духом содружества и патриотизма; в 1967 году в этом городе бушевали студенческие волнения, антивоенные демонстрации и расовые беспорядки. Но окажись Эмма и Джимми в сегодняшнем Нью-Йорке, они вряд ли испытали бы прилив патриотизма и всеобщего единения — точно так же, как тридцать пять лет назад их не затронул дух бунтарства и раздора. Видимо, гражданские чувства вообще не слишком их увлекали. И их побег, и бунт Эммы — все это были дела сугубо личные.