Читаем Из Чикаго полностью

Но, собственно, что еще тут делать? Железнодорожные пути мило блестят, солнце к закату, летние восемь часов — не так чтобы все безмятежно, но — резюмируя — никакой аномальности. Собачки между тем стали проявлять внимание. Сначала один стал смотреть в мою сторону, а потом пригавкнул; с лёжек привстали остальные и поглядели тоже. До них было метров сто пятьдесят. Я понял, что пора идти к лестнице во дворе на Жебрунова — она ближе. Перескочил наконец тупиковую насыпь перед гаражами, стал забираться на их крыши, и — упс — во рву между насыпью и гаражами клубится еще один собачий прайд. Но это был выводок каких-то совсем молодых. Что ли в этом месте стаи и размножались. Они на меня внимания не обратили, я залез на гараж, они остались там, а я слез во двор.

Выводы

Немедленных последствий посещения аномалии не было, не считая некоторой усталости, объяснимой — дело заняло часа четыре. Немного болела голова, но явно не из-за местной мистики. Впрочем, почему-то захотелось килек в томате, которых не ел уже лет двадцать. Вероятно, какая-то ассоциативная цепочка ощущений: рельсы, поле, кисловато-жестяночный вкус килек, соотносящийся как с запахом шпал, так и с общей несуразностью покинутой территории. Зачем-то пошел не в сторону Сокольников, а к «Красносельской», по Леснорядским переулкам. Собственно, вывод позитивный: тайного там нет, но людям все еще хочется, чтобы оно было. Проблема всегда в том, к чему сейчас можно прицепить, прикрепить свое желание тайного. Кто уж к чему цепляет, общественно-признанных штук для этого теперь мало, вот и пробуют прицепить свое желание к чему угодно. Да вот, на Леснорядской, возле школы, веселая надпись на асфальте — обычно пишут «Маша, я тебя люблю» и т. п., но тут: «А НА НЕБЕ ТОЛЬКО И РАЗГОВОРОВ ЧТО О МОРЕ…»

Вообще, когда кругом пусто, когда нет конкретных зацепок для мыслей, они все равно возникают, только практически в вакууме. И место, где они возникают, можно даже считать специальным пространством, где все — братья и сестры, вне зависимости от деталей. Хотя там все уже почти и не тушки-тельца, но вполне физические мурашки по позвоночнику еще сохраняются. Как пустырь, в самом деле: ничего в этом пространстве нет, оно неуютно, и его могут использовать даже как свалку, но это ему не мешает. То есть ему не мешают те, кто его использует сдуру, не догадываясь, что оно такое на самом деле. Словом, в общем человеческом уме могут быть такие полости, которые обществу незаметны. А там интересно.

Это пространство не только для нетипичных коммуникаций, но и чтобы иметь там ощущения, которые нельзя получить из рутины. Его, как обычно, нет нигде, а точка входа в него всюду. Можно бы его спроецировать на что-нибудь надежное, вроде Hoch-культуры, но это не будет корректно, тут все же media, а не message. Впрочем, и медиа, и месседж, и субъект тоже. Словом, такое пространство, в котором можно находиться, его не формулируя и даже не зная о его существовании. Разве что оно собирается — в варианте ощущения его как целостной штуки — постепенно, из отдельных точек: то тут себя проявит, то там. Мерцает. Но мгновенно его в такие моменты целиком не увидеть, а потом очередное мерцание забудется, вот полость и не распознается по шагам. Но тут не о метафизике, а о городах — в каждом всегда есть такая внутренняя полость.

Словом, аномальность леснорядской местности отчасти даже подтверждена, хотя цепочку этих рассуждений можно было произвести где угодно — коль скоро данная полость повсеместна. И, соответственно, аномальной быть не может. Но вот Москвы как таковой там не было. Нет московской шшщикаги, ручаюсь. Так что городская легенда и может состоять в том, что в Москве есть место, которое хоть и в центре, но Москвой не является, в чем тайна и состоит. Но тогда два варианта: Москвы там нет потому, что это аномальное место; второй: Москва устроена иначе, привязывает к себе иначе. Первым вариантом пренебрежем как ничтожным, надо беречь реальность.

Беречь реальность

Реальность будет в том, что — несмотря на способность некоторых мест распространять себя неизвестным способом — есть и практические дела. Вообще, от минимума: что надо учесть и что сделать, чтобы прижиться в новом городе? Так, чтобы себе там соответствовать: взаимно поладить, дойдя до состояния, когда ничего больше о нем в принципе знать и не надо. Как если бы переехал в новый район того же города.

Перейти на страницу:

Все книги серии Письма русского путешественника

Мозаика малых дел
Мозаика малых дел

Жанр путевых заметок – своего рода оптический тест. В описании разных людей одно и то же событие, место, город, страна нередко лишены общих примет. Угол зрения своей неповторимостью подобен отпечаткам пальцев или подвижной диафрагме глаза: позволяет безошибочно идентифицировать личность. «Мозаика малых дел» – дневник, который автор вел с 27 февраля по 23 апреля 2015 года, находясь в Париже, Петербурге, Москве. И увиденное им могло быть увидено только им – будь то памятник Иосифу Бродскому на бульваре Сен-Жермен, цветочный снегопад на Москворецком мосту или отличие московского таджика с метлой от питерского. Уже сорок пять лет, как автор пишет на языке – ином, нежели слышит в повседневной жизни: на улице, на работе, в семье. В этой книге языковая стихия, мир прямой речи, голосá, доносящиеся извне, вновь сливаются с внутренним голосом автора. Профессиональный скрипач, выпускник Ленинградской консерватории. Работал в симфонических оркестрах Ленинграда, Иерусалима, Ганновера. В эмиграции с 1973 года. Автор книг «Замкнутые миры доктора Прайса», «Фашизм и наоборот», «Суббота навсегда», «Прайс», «Чародеи со скрипками», «Арена ХХ» и др. Живет в Берлине.

Леонид Моисеевич Гиршович

Документальная литература / Прочая документальная литература / Документальное
Фердинанд, или Новый Радищев
Фердинанд, или Новый Радищев

Кем бы ни был загадочный автор, скрывшийся под псевдонимом Я. М. Сенькин, ему удалось создать поистине гремучую смесь: в небольшом тексте оказались соединены остроумная фальсификация, исторический трактат и взрывная, темпераментная проза, учитывающая всю традицию русских литературных путешествий от «Писем русского путешественника» H. M. Карамзина до поэмы Вен. Ерофеева «Москва-Петушки». Описание путешествия на автомобиле по Псковской области сопровождается фантасмагорическими подробностями современной деревенской жизни, которая предстает перед читателями как мир, населенный сказочными существами.Однако сказка Сенькина переходит в жесткую сатиру, а сатира приобретает историософский смысл. У автора — зоркий глаз историка, видящий в деревенском макабре навязчивое влияние давно прошедших, но никогда не кончающихся в России эпох.

Я. М. Сенькин

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги