Из глубины

Эти строки пробежали перед моим мысленным взором как раз тогда, когда я обнаружил, что беспомощно балансирую на берегу у бурлящих вод, шатаясь на грани знакомого мира. Я отчаянно замолотил руками, когда чуждая сущность, в которую превратился мой разум, швырнула меня в порожденные им же самим водовороты...

Глава 7

Подземелье. Первая фаза видения

История болезни Кроу.

Из записей доктора Юджина Т. Таппона

Не знаю, сколько времени продлился приступ. Думаю, от омута я прямиком отправился обратно в Дильхэм за машиной, а оттуда в Бликстоун, но наверняка утверждать не могу. Кажется, я помню, как шел, — по крайней мере, помню какое-то движение и ужасный страх, но страх перед чем именно, сказать не могу. Даже подумать страшно, что я действительно вел

машину моего племянника во время фазы психической неустойчивости, и все же я именно так и сделал. Кроме того, у меня осталось воспоминание, как я зашел в бар «Святого Георгия» выпить и снова поговорил с барменом о зеленой статуэтке... Но не больше...

Если я счел свои сны в «Святом Георгии» в первую ночь слишком длинными и странными, что тогда говорить о тех, которые мне суждено было увидеть потом? Беда была в том, что на этот раз не существовало никакой границы, никакого перехода из мира яви в мир видений. На самом деле, я даже не мог бы сказать, было ли то, что случилось потом, затянувшимся сном или просто продолжением приступа, который начался у Дьявольского омута, — приступа, который явился не чем иным, как предвестником быстро прогрессирующего помутнения моего рассудка...

* * *

Я внезапно оказался в ночных холодных и бурлящих водах! Я даже не попытался выплыть. Стремительные волны подхватили меня, увлекая за собой, точно пробку в переполненной дождевой водой канаве. Несмотря на то, что я хлебнул воды, мои легкие все еще работали. Я чувствовал, что мой желудок, нормально реагируя на то, что я чуть не утонул, тоже работал, извергая непрошеное содержимое обратно в невидимый ревущий поток, из которого я, должно быть, как-то умудрился вылезти.

Меня окутала сырая тьма, удушающее безмолвие... потом послышалось журчание воды, стук падающих капель, бездушное чмокание древней, зловещей трясины. Все это казалось совершенно реальным... Непроницаемая тьма...

И я понял, что оказался под землей... под торфяниками!

Но на самом деле мрак в моей темнице царствовал не безраздельно, как мне показалось сначала. Когда я пришел в чувство (простительно ли такое выражение?), мои глаза постепенно привыкли к темноте. Я разглядел где-то высоко надо мной что-то, похожее на тоненький лучик света. Неведомая крошечная трещинка в каком-то уголке диких торфяников была единственным источником освещения в моей подземной тюрьме. Этот слабый просочившийся лучик, пробравшийся сюда из уютного нормального мира, возможно, и спас меня в первые моменты после «прихода в сознание» от безумия.

Мое положение было прямо как у героев в рассказах Эдгара По. И все же оно казалось мне намного худшей участью, чем быть погребенным заживо, ибо человек, замурованный в гробу, по крайней мере, знает границы своей тюрьмы и вскоре милосердно задохнется, тогда как затерянный в немыслимых глубинах под землей, где достаточно воды и воздуха, обречен провести мучительные недели, терзаемый голодом и леденящим ужасом!

Минимум света, проникший сюда через отверстия в высоком своде пещеры, по крайней мере, дал моим глазам то, за что можно было зацепиться, а моему разуму — пищу для размышлений. Полагаю, первую ночь я проспал, поскольку помню, как тусклое пятно света медленно меркло до тех пор, пока темнота не стала абсолютной... Потом не помню ничего...

Внезапно я ощутил, что проснулся и нахожусь в сознании, испытывая сосущее чувство голода.

Очевидно, я действительно спал во время своего сна, ибо снова видел сновидения внутри сновидений. Они показались мне столь же безумными, как и те, что я видел раньше в Бликстоуне. Я слышал рокочущие голоса, или, по меньшей мере, звуки, шум, производимый живыми существами. Эти звуки оставили у меня впечатление великой тайны и немыслимой старины, бесконечной удаленности от моего мира, невероятной древности и почти сверхъестественной святости. Такое порой ощущаешь, слушая гулкое эхо многочисленного хора, поющего в стенах огромного собора. Сначала голоса, казалось, звучали где-то вдали, как во времени, так и в пространстве, но потом перекочевали ближе, пронзительные и пульсирующие. Затхлый воздух моей земляной тюрьмы не завибрировал в такт их пению... А потом они смолкли. Я почувствовал, что меня быстро ощупывают чьи-то странные руки или лапы, ощутил на себе внимательный взгляд нечеловеческих глаз.