Из Испании с любовью

– Чего ты смотришь на меня и все молчишь? Мы уже не дома. На людях мне бывает нелегко угадывать, чего приходит тебе в голову. Ты снова скажешь, что если я оказываюсь в чьем-то обществе с тобой, то начинаю рассуждать как все – по-женски. Ну, то есть, приземлено. Я знаю, что ты хочешь как бы полного бессмертия. Какого только? Духовное – и так при нас. Я не за себя, а за тебя боюсь: по-моему, ты можешь понапрасну растерять все то, чего тебе дано природой. Люди понимают чью-то широту души, когда им плохо. Но по преимуществу все они большие эгоисты.

Под действием весны на Машу что-то накатило.

– Я тоже эгоист. И что такого мне дано?

– Я знаю – что. Неважно. И, наконец, когда ты познакомишь меня с этим сверхталантливым Максимом? Потом, надеюсь, у нас все же будут дети.

Если уж ее чего-нибудь и подвигало на такой душевный разговор, то она пыталась осветить весь круг вопросов за один прием.

– Дети у нас тоже будут. Но ты и говоришь теперь как маленькая эгоистка.

– Ну да. Я эгоистка. Всё, что говорят о полном бескорыстии в любви, обычно – чушь. Я просто женщина. Да, я могу пойти на жертву, если буду знать, что близкому мне человеку станет лучше. С какой вот только стати из-за каких-то отвлеченных предпосылок – не знаю, как это еще назвать, я должна лишать себя того, что мне присуще?

Статиков обнял ее. Маша говорила так, когда была настроена критически, хотя отлично знала, что не лишится того главного

, что было в ней, до самой смерти. По пустякам они могли полемизировать и рассуждать о чем угодно и как бы их ни разводили врозь дневные хлопоты, душой они не расставались. Оба это знали и никогда не прибегали к выяснению семейных отношений. Но это не лишало Машу женской склонности использовать все средства для осуществления своей задачи. Как это случается у психотерапевтов в контакте даже с близкими людьми, она хотела испытать лабильность его психики. И ей не так хотелось признаваться в том, что дело еще – в некоторой ревности к Максиму.

– Я думаю, что он придет, когда почувствует, что можно. Я тут не при чем, так уж он устроен. В теории он превозносит чистый разум, а в жизни все равно стремится воссоздать вокруг себя гармонию, такой порядок, который выше прежнего. А это неосуществимо без насилия или без нажима. Ну, люди это так воспринимают. Но если он чего-то видит, понимает и желает это изменить, то у него это выходит моментально, как по «щучьему велению». Вот он и не хочет раньше времени вторгаться в нашу жизнь, как модельер с пока что недоступными вещами.

– Как модельер? Ты говорил, что он на шифоньер похож.

Маша улыбнулась – и потупилась. Кажется, ей приглянулся кто-то из прохожих.

– Не беспокойся, на полках шкафа я бы навела порядок! Но если он владеет таким особым проницательным умом и осторожен, то ты не думаешь, что он тебе подчас чего-нибудь не договаривает?

– Чаще всего, так и есть. Но я не обижаюсь.

– Я имела в виду кое-что другое, – настойчиво сказала Маша. – Ты уже показывал ему эту открытку?

– Нет еще. Но ты права. Если он увидит в этом явную угрозу для меня, то он предупредит. Но если будет неопределенность, он ничего не скажет. В одном я убежден: где бы я ни находился…

– Ой, какое благозвучие! Столько дифирамбов! Ты не боишься позабыть себя? Ты так увлечен своей работой, переводами. Ну да, я женщина, поэтому все время думаю об этом. И я его не знаю. Но я заметила, что при одном звуке его имени ты начинаешь рассуждать его словами.

Когда она так говорила, то лучше было сразу соглашаться.

– Ага. Как ты, порой, моими или я твоими. Ладно, я проконтролирую себя.

Они дошли до ведомственного дома с балюстрадой у подъезда, где Статиков когда-то жил, еще до клиники, до судьбоносной встречи с Машей. (Она была догадлива – сразу же ускорила шаги, взяв его для убедительности под руку). Знакомое окно на третьем этаже, где раньше находилась детская, горело под лучами солнца жарким всполохом. А через два окошка – была спальня, откуда он неоднократно видел эту набережную. В общем-то, он распростился с этой памятью. И если они проходили тут до этого, то, думая о том, что «распростился», как бы проверяя себя, он мимоходом, вскользь поглядывал на эти окна. Но он тогда не знал, что в силу обстоятельств ему придется вскоре вылететь в Испанию. И поднимая взгляд на этот дом, обычно думал, что от той жизни, которую он здесь провел, в его сознании остались только головешки. Теперь же, после сообщения родителей Елены и ее открытки, лишь усугубившей неизвестность, сказать о прошлом как о головешках он уже не мог. Маша сердцем понимала это. Максим, когда она о том заговорила, был вспомогательной защитной темой для нее. Она сейчас шагала обок с ним, та женщина, которую он более всего любил, и осторожно вслушивалась в его мысли. И почему всегда такое чувство рядом с ней, когда они идут вдвоем по улице, когда они идут вдвоем, когда они идут, когда они, когда…?

– Ты думаешь о головешках и о сыне? или о своем Максиме? – тепло и назидательно промолвила она. – Я знаю, если ты поедешь, то найдешь его.