Из истории Боспора

Уже Плутарх (Демосфен, 4) писал: «О том же, что говорит оратор Эсхин по поводу матери Демосфена, будто она была дочерью некоего Гилона, бежавшего из Афин вследствие обвинения его в измене, и варварки, я не берусь сказать, правду ли Эсхин говорил тут, или он клевещет и лжет»[69]

. Добродушный Плутарх, которого мы нередко упрекаем за недостаточно критическое отношение к своим источникам, оказался более критически настроенным к показаниям Эсхина, нежели новые ученые: они принимают показание Эсхина без всяких оговорок и возводят на нем соответствующее построение.

Государственная измена всегда и везде считалась и считается тягчайшим преступлением, В Афинах она каралась смертью, конфискацией имущества, запрещением хоронить осужденного на родине[70]

. Нечего и говорить, что это преступление налагало и налагает в моральном отношении несмываемое пятно, по крайней мере, на ближайшее потомство изменника. И случае с Гилоном, как он изложен у Эсхина, могло бы показаться несколько странным не то, что Гилону, которому было предъявлено обвинение в государственной измене, удалось бежать на Боспор до разбирательства дела[71]; странным является то, что преступник, которому предъявлено обвинение в государственной измене, бежит на Боспор и там находит не только покровительство у представителей правящей династии, которая состояла в дружественных отношениях с Афинским государством, но и обласкан Сатиром. Гилону Сатир жалует земельное угодье, Гилон там прекрасно устраивается, обзаводится семьей и посылает затем своих дочерей устраивать их судьбу в Афины, где они и выходят замуж за афинских граждан, которые нимало не шокированы тем, что женятся на дочерях государственного изменника. Но самое удивительное — то, что Демосфен в своей ответной речи Эсхину ни словом не обмолвился о том, что Эсхин говорил о деде Демосфена как о государственном преступнике, заочно приговоренном к смертной казни за измену интересам родины. В начале речи о венке (3) Демосфен метко замечает, что все люди по своей природе вообще с удовольствием слушают, как злословят других людей, и далее говорит (9): «если бы Эсхин в своей речи говорил только по существу возбужденного им против меня процесса, то я тотчас же приступил бы к защите состоявшегося решения совета [о награждении меня венком]; но так как Эсхин расточил немало слов, распространяясь обо всем прочем [не стоящем в связи с самим делом], и при этом, по большей части, сказал обо мне одну неправду, то и я считаю необходимым и вместе с тем справедливым, прежде всего, сказать обо всем этом прочем, чтобы никто из вас под впечатлением не относящихся к делу инсинуаций не относился слишком враждебно к законным моим доводам, вытекающим из сущности взведенного на меня обвинения. Смотрите же, как просто и справедливо я отвечу на то, что Эсхин старался опорочить мою частную жизнь в своей бранной речи…: Если вы знаете и признаете меня и моих родственников (τούς έμώς) за людей гораздо лучших по сравнению с Эсхином и не уступающих никому из честных (μετρίων) граждан, то и во всем прочем не верьте Эсхину, ибо ясно, что он точно так же выдумал все это… Ты же, Эсхин, хоть и человек злонравный, тут, однако, оказался очень недальновидным, коль скоро думал, что я, оставив в стороне мою политическую деятельность, стану отвечать на твою брань. Нет, я не сделаю этого — я не настолько глуп. Напротив, я подвергну критике твою ложь и твою клевету насчет моей политической деятельности, а о твоих обильных надругательствах я вспомню потом, если судьи пожелают этого» (отчасти по переводу Нейлисова).

Судьи ли не пожелали, или Демосфен не счел нужным вспомнить в дальнейшем изложении о «надругательствах» Эсхина, мы сказать не можем. Но как бы то ни было, упоминаний о Гилоне в речи о венке нет. Зато в начале речи против Афоба, произнесенной в 364-3 г., т. е. за 30 с лишним лет до процесса Ктесифонта, Демосфен вспоминает и о Гилоне и своем отце в связи с утверждением Афоба, что Гилон состоял государственным должником (ώφειλε τω δημοσίω) и что отец Демосфена этого долга не уплатил. Демосфен опровергает это и указывает, что его отец долг Гилона погасил. У Демосфена нет ни слова о государственной измене Гилона, о его бегстве, о его заочном осуждении. Демосфен указывает лишь на то, что его дед, Гилон, состоял в числе государственных должников. Если Гилон действительно предал афинское владение на Боспоре, Нимфей, врагам, т. е. совершил государственную измену, то нельзя допустить и мысли о том, что афиняне заменили смертную казнь Гилону наложением на него денежного штрафа. Это было бы слишком мягкое наказание за государственную измену, каравшуюся, как указано выше, очень строго. Примирить показания Демосфена и Эсхина о Гилоне вряд ли возможно. Нужно разобрать каждое из этих показаний по существу и только тогда решить, какому из них отдать предпочтение.