Из пережитого

   не поверили мне. Хотя я больше и не кричал, оставляя нос не закрытым, для воздуха, но они так и не отменили караула надо мной и всю ночь выстаивали посменно, прямо было стыдно, ты лежишь, а около тебя человек стоит и дремлет. О чем они говорили дорогой и вечерами? Прежде всего и больше всего о том, как они погуляли в Орске, кто и как обращался со своею барышней и какая из них самая завлекательная, а затем вспоминали, как они гуляли и праздновали праздники у себя на родине, будучи холостыми, и, разумеется, говорили на нецензурном языке, от которого мне было стыдно. Вспоминали своих товарищей, которые раньше их отслужились и, придя домой, узнавали об измене им женами. И все пытали друг друга: кто и как из них поступит со своей женой, если также, вернувшись со службы, узнает об ее неверности. О прощении и не заикались, а все придумывали способы, как лучше будет заколотить жену насмерть, но чтобы самому не попасть за это в тюрьму. Об этом только и говорилось всю дорогу. А когда я вмешался в разговор и стал доказывать, что верность и мужу и жене одинаково обязательна, а что они же сами ходят к чужим женщинам и не один раз, а потому не могут требовать верности и от своих жен, мои спутники пришли в такое негодование и азарт, что даже сразу не могли и говорить, поперхнулись на первом слове, не зная, чем бы это огорошить меня в моих доводах. Наконец один сказал, что в Писании говорится, что муж глава жены, а раз глава, так он хозяин себе. Другой прибавил, что еще сказано: "А жена да боится своего мужа", а казаку этого не сказано; третий сказал, что казак вольная птица и у бабы не спрашивает, что ему можно, а что нельзя, а четвертый тоном полного победителя пояснил, что к хлопцу ничего не пристает, а у жинки дите появляется.

   Мое замечание их так обозлило, что они еще злобнее стали говорить на эти темы, заранее давая друг другу слово запороть своих жен насмерть в случае их неверности. Темный и грубый народ! За две недели пути с ними я только и слышал от них рассказы о пьянстве, чужих бабах и воровстве. Ни о чем другом они не умели говорить, будучи в тоже время твердо убеждены, что от своих грехов они могут очиститься в любое время, сходивши к попу "на дух".

   За это время трое верховых два раза отъезжали с дороги в сторону и привозили по барану, воруя их у киргизов, тут же на дороге их резали, снимали шкуру и жарили на остановках. Один раз они были замечены, и следом за ними прискакали четыре конных киргиза и стали с бранью отнимать у них зарезанного барана. Один из них кричал, что

   113

   он судья и знает, кому на них жаловаться. Старший приказал своим подчиненным взять ружья на изготовку, снял фуражку и, крестясь, сказал: "Вот вам крест, что ухлопаю всех на месте, если вы не уедете в степь". Киргизы перепугались и молча отъехали. Они очень верят русской божбе, и их на этом здесь обманывают все, кому не лень.

   Когда приходилось нам утрами проезжать мимо киргизских становищ, еще издали было видно около каждой юрты: как истуканы, не шелохнясь, сидели женщины, покрытые белыми покрывалами и творили намаз. Казаки смеялись над ними, озорновали, но они не шевелились и продолжали шептать молитвы.

   На одной ночевке, в версте от дороги, всю ночь у киргизов праздновалась свадьба и пелись на непонятном нам языке киргизские песни. Но мотивы были такие хорошие, что при звездном небе и бесконечной степи казалось, что мы слышим какое-то ангельское пение. Казаки мои были тоже в восторге и, не утерпев, сели на лошадей и поехали на свадьбу. Вернувшись через час, они были навеселе и с удовольствием рассказывали оставшемуся около меня часовому, как их там приняли и угостили. Вообще, если бы не было на свете водки, не было бы и казака.

   Местами нам попадались зимние землянки киргизов, вырытые в буграх, по берегам высохших ручьев и небольших возвышений: 4--5--10, не больше. В них они спасаются от зимних холодов, в то время как скот стоит прямо в загонах, без всякой защиты от ветра и морозов.

   Хорошо в такой пустыне! Лежишь ночью с открытыми глазами, над тобою бездонное небо с яркими звездами, кругом широкая степь. Где-то далеко крякают дикие утки, гуси; заревет диким голосом верблюд, и опять безмолвная тишина, и опять глубоко-глубоко уходишь в самого себя и сливаешься воедино с этим бесконечным и таинственным миром. Здесь нет никакого шуму и суеты; нет бешеной погони за наживой, нет торопливой беготни по службам и магазинам, нет ничего искусственного, что так усложняет и загромождает жизнь человека в городе. Здесь человек -- подлинный сын природы, которой он живет и от которой только и зависит.

   К вечеру тринадцатого дня мы наконец пришли в форт Карабутак, место моего нового чистилища и испытаний.

ГЛАВА 23. В ФОРТЕ КАРАБУТАК

   Маленькая, почти игрушечная крепость Карабутак стояла на старой караванной дороге, ведущей с Оренбурга на

   114