Из праха восставшие

И действительно, место, где они находились, напоминало полутемный склеп, битком набитый останками прошлого: кипы, пакеты и связки давних воспоминаний, их радужные крылышки то аккуратно сложены, то кое-как скомканы, а еще какие-то призрачные фигуры, ворохи теней. То тут, то там сияло какое-нибудь особо яркое воспоминание, словно выхваченное из полумрака лучом янтарного света — золотая минута, солнечный полдень. А еще — запах старой кожаной мебели и паленых волос и едва ощутимая вонь мочи от желтушных камней, о которые то и дело ударялись их локти.

— Смотрите! — хором забормотали кузены. — Да, конечно! Да!

Теперь они потихоньку вглядывались сквозь мутные, густо припорошенные пылью стекла пра-пра-прадедовых глаз, таращились на огромную голову исполинской железной змеи, уносившей их неведомо куда, на зеленый с коричневым осенний мир, струившийся мимо их купе, словно мимо дома с затянутым паутиной окном. Они уже знали по прошлому опыту, что говорить ртом старика — все равно что раскачивать свинцовый язык заросшего ржавчиной колокола. Его уши работали как плохо настроенный радиоприемник, звуки внешнего мира едва пробивались в них сквозь треск и завывание помех.

— И все-таки, — сказал Питер, — это уже лучше, чем совсем без тела.

Поезд с грохотом влетел на мост.

— Я, пожалуй, ознакомлюсь с обстановкой, — сказал Питер.

Старик почувствовал, что его тело шевельнулось.

— Прекрати! Успокойся! — крикнул он и крепко зажмурился.

— Открой их! Давай посмотрим!

Его глазные яблоки крутились из стороны в сторону.

— Ой, какая девочка идет! Ну, быстренько!

— Самая прекрасная девушка в мире! Соблазн был неодолим, и древний сноп чуть приоткрыл левый глаз.

— Ого! — сказали все разом. — Ведь и правда! Девушка, хорошенькая и соблазнительная, как самый лучший приз, какой только можно выиграть на ярмарке, сшибая мячиком молочные бутылки, плавно раскачивалась в такт толчкам поезда.

— Нет! — старик испуганно зажмурился.

— Открывай! Пошире!

Его глаза крутились, как вентиляторы.

— Отстаньте! — заорал он в отчаянии. — Прекратите! Девушка качнулась сильнее, словно готовая упасть на всю их компанию.

— Прекратите! — крикнул запредельно ветхий старик. — Мы тут не одни, с нами Сеси, воплощенная невинность!

— Невинность! — заржали четыре кузена.

— Дедушка, — вздохнула Сеси, — со всеми этими моими путешествиями, ночными прогулками, я не то чтобы слишком…

— Невинна, — гаркнули хором кузены.

— Но послушайте! — возмутился Пращур.

— Это вы послушайте, — прошептала Сеси. — Сотнями летних ночей я просачивалась в окна сотен спален. Я лежала на прохладных белоснежных простынях и купалась раздетой в реках, а затем лежала на берегу, под августовским полуденным солнцем, на виду у птиц и…

— Я не желаю этого слушать!

— Да… — Голос Сеси блуждал в полях воспоминаний. — Сквозь окна в солнечном лице девушки я смотрела на юношу, и тогда же, в тот же самый момент, я была тем самым юношей, я опаляла страстью эту девушку. Где только не случалось мне угнездиться — в спаривающихся мышах, в попугайчиках-неразлучниках, в нежных голубях и в бабочках, слившихся воедино на полевом цветке.

— Проклятье!

— Я мчалась на санях в декабрьскую полночь, когда падал снег, из розовых лошадиных ноздрей вылетали белые клубы пара, а нам шестерым, молодым и веселым, было тепло под грудой мехов, и мы хотели, искали и находили…

— Перестань сейчас же! — сказал старик.

— Браво! — воскликнули кузены.

— …И я вселялась без спроса в сказочно великолепный дворец — тело прекраснейшей в мире женщины…

Пращур потрясенно молчал.

Ибо теперь на него словно сыпался легкий, завораживающий снег. Он ощутил прикосновение цветов к своему лбу, дуновение июльского утреннего ветерка в своих ушах, по его телу текли струи тепла, на древней, иссохшей грудной клетке наливались груди, где-то внизу, под ложечкой, вспыхнуло и стало разгораться жаркое пламя. По мере того как Сеси говорила, его губы увлажнились, чуть припухли и окрасились, — и он знал поэзию, и знал, что может рассыпать ее нескончаемым алмазным дождем, — серые от тысячелетней могильной пыли пальцы зашевелились у него на коленях и стали нежно-розовыми, как яблоневый цвет. Старик взглянул на них, пораженный замер, а затем крепко, до боли, сжал кулаки.

— Нет! Отдай мои руки! Очисти мой рот!

— Хватит, — сказал внутри него голос Филипа.

— Мы попусту тратим время, — сказал Питер.

— Давайте-ка познакомимся с этой юной дамой, — предложил Джек.

— Давно пора! — дружно поддержали его Филип, Питер и Вильям; невидимые веревочки вздернули старика на ноги.

— Отпустите меня! — крикнул он и отчаянно сомкнул свои глаза, свой череп, невероятный каземат, грозивший раздавить четверку кузенов. — Ну! Прекратите!

— На помощь! — Кузены заметались в кромешной мгле. — Свет, дайте свет! Сеси?

— Сейчас, — сказала Сеси.

Старик почувствовал, что невидимые руки щиплют его и дергают, щекочут за ушами и под мышками. Его легкие наполнились пухом, в носу засвербило от сажи, ему неудержимо хотелось чихнуть.

— Билл, бери его левую ногу, двигай! Питер — правую, шагай! Филип — правую руку. Джек — левую. Начали!