Из праха восставшие

— Ну это уж слишком, — расхохотался куратор. — Пригласите его сюда.

— Я уже здесь. — Тимоти, стоявший все это время у полуоткрытой двери, вошел в кабинет, под мышкой у него был длинный, громко шуршащий сверток.

— Садись, пожалуйста, — предложил Д. У. Олкотт.

— Я постою, сэр, если вы не возражаете. А вот ей было бы удобнее на двух стульях.

— На двух стульях?

— Если вы не возражаете.

— Смит, принесите еще один стул.

— Хорошо, сэр.

Получив в дополнение к первому стулу второй, Тимоти аккуратно уложил на них свою невесомую ношу.

— А теперь, молодой человек…

— Тимоти, — подсказал Тимоти.

— Так вот, Тимоти, у меня очень мало времени. Изложи, пожалуйста, свое дело.

— Хорошо, сэр.

— Ну и?

— Четыре тысячи четыреста лет, сэр, четыре тысячи четыреста лет и девятьсот миллионов смертей…

— Да, вот это красноречие. Смит, — повернулся Олкотт, — еще один стул.

— А теперь, сынок, — продолжил он, когда ассистент принес стул, — садись и повтори, пожалуйста, то, что ты только что сказал.

— Пожалуй, я лучше не буду, сэр. Это слишком похоже на ложь.

— Но почему же тогда, — задумчиво сказал куратор музея, — я тебе верю?

— Наверное, потому, сэр, что мое лицо вызывает доверие.

Д. У. Олкотт всмотрелся в бледное, напряженное лицо мальчика.

— А ведь, пожалуй, и да, — пробормотал он. — Ну так что же это, — кивок в сторону лежащего на стульях свертка, — у тебя такое? Ты знаешь слово «папирус»?

— Это слово знает каждый, сэр.

— Да, пожалуй. Каждый мальчик. Разграбленные пирамиды, Тут и все такое прочее. Мальчики знают, что такое папирус.

— Да, сэр. Взгляните, пожалуйста, на это — если у вас есть желание.

Судя по тому, как быстро встал куратор, желание у него было.

Он начал перебирать слои наружного папируса, как каталожные карточки, лист за листом сушеного табака с изображениями то львиной головы, то ястреба. Потом чуткие, опытные пальцы задрожали, заходили все быстрее и быстрее, потом замерли и Д. У. Олкотт судорожно вздохнул, как от удара в грудь.

— Мальчик, — сказал он и еще раз шумно вздохнул. — Где ты их нашел?

— Не их, сэр, а ее. И я ее не находил, скорее уж она меня нашла. Что-то вроде игры в прятки, говоря ее словами. Просто она перестала прятаться.

— Господи, — пробормотал Олкотт, продолжая рыться в хрупких листках. — Она что, действительно принадлежит тебе?

— Это взаимно, сэр. Она принадлежит мне, я принадлежу ей. Мы семья.

— Ну что ж, постараюсь поверить тебе еще раз, — сказал куратор, бросив на мальчика внимательный взгляд.

— Слава богу.

— И чему же ты так радуешься?

— Тому, что вы хотите мне поверить. В противном случае мне пришлось бы уйти.

Тимоти слегка подался в сторону.

— Нет, нет, — воскликнул куратор. — В этом нет нужды. Но почему ты говоришь, что принадлежишь этой штуке, ей, и что вы состоите в родстве?

— Потому, — сказал Тимоти, — что это Неф, сэр.

— Неф?

Тимоти протянул руку и откинул часть пеленальника.

Из вороха папируса выглянули сомкнутые глаза, глаза неимоверно старой женщины, с тончайшим просветом между зашитых век. Над ее губами взметнулась почти невесомая пыль.

— Это Неф, сэр. Мать Нефертити.

Куратор вернулся к своему столу, сел и взялся за хрустальный графин.

— Ты пьешь вино?

— Сегодня будет первый раз, сэр.

Доктор Олкотт наполнил вином две рюмки, передал одну из них Тимоти и только потом, после того, как они выпили, заговорил снова.

— А почему ты принес это — ее — именно сюда?

— Это самое безопасное место в мире.

— Верно, — кивнул куратор. — И ты предлагаешь ее — Неф — нам? Хочешь, чтобы мы ее купили?

— Нет, сэр.

— Так чего же ты тогда хочешь?

— Просто чтобы вы, сэр, если она здесь останется, каждый день с ней разговаривали, хоть немножко, — пробормотал Тимоти, смущенно изучая носки своих ботинок.

— И если я обещаю, ты поверишь мне на слово?

— Конечно, сэр, — обрадовался Тимоти. — Если вы обещаете. — Он взглянул куратору прямо в глаза и добавил: — Только надо, чтобы вы не только говорили, но и слушали ее.

— Так она, значит, разговаривает?

— И много, сэр.

— А вот сейчас, сейчас она говорит?

— Да, но вам, чтобы услышать, нужно нагнуться к ней поближе. Я-то уже привык, да и вы со временем привыкнете.

Куратор закрыл глаза и прислушался. Через некоторое время его уши различили нечто вроде шороха сухой бумаги. И все.

— Так что же она все-таки говорит? — спросил он, выпрямляясь. — Ну, хотя бы по большей части.

— Все, что только можно сказать о смерти, сэр.

— Все?

— Четыре тысячи четыреста лет, как я уже говорил, сэр. И девятьсот миллионов людей, которым пришлось умереть, чтобы мы могли жить.

— Жутковатое количество смертей.

— Да, сэр. Но меня это радует.

— Странные вещи ты говоришь.

— Нет, сэр. Ведь если бы они так и жили, мы не могли бы здесь пошевелиться. И даже вздохнуть.

— Я понимаю, о чем ты. Так значит, она знает все?

— Да, сэр. Ее дочерью была Прекрасная Бывшая Здесь. А значит, она — Та, Которая Помнит.

— Призрак, рассказывающий полную, живую историю «Книги мертвых»?

— Пожалуй, что и так, сэр. И еще одна вещь.

— Что именно?

— Чтобы, если вы, сэр, не возражаете, я мог бы в любой момент получить пропуск.

— Чтобы приходить сюда, когда только пожелаешь?

— И даже в неурочные часы.