Из праха восставшие

— Да! — закричала Сеси. — Я никогда еще не танцевала, не носила длинное шуршащее платье. Я никогда еще не испытывала, что это такое — быть женщиной, танцевать, папа и мама мне не разрешают и не разрешат. Собаками, кошками, кузнечиками, листками — я побывала всем на свете, только не пробуждающейся женщиной в такую, как эта, ночь. Ну пожалуйста, мы должны пойти на танцы!

Она расправила свои мысли, как пальцы руки, вдеваемой в новую непривычную перчатку.

— Да, — кивнула Энн Лири. — Не понимаю почему, но я пойду сегодня с тобой.

— А теперь домой, скорее! — крикнула Сеси. — Умойся, скажи родителям, надень платье. Скорее, скорее!

— Мама, — сказала Энн, — я передумала.

Машина с ревом улетела. В доме, куда вернулась Энн, закипела бурная жизнь; в ванне плескалась горячая вода, мать бегала, набрав в рот целый частокол шпилек.

— Что с тобою, Энн? Он же тебе не нравится.

— Да, не нравится. — Энн замерла: островок неподвижности в море лихорадочной суеты.

— Но это же прощание с летом! — подумала Сеси. —

Возвращение лета перед приходом зимы.

— Лето, — сказала Энн. — Прощание.

— Самое время потанцевать, — подумала Сеси.

— …танцевать, — пробормотала Энн.

А потом она была в ванне, и мыльная пена на ее гладких, как у нерпы, плечах, и маленькие гнезда пены у нее под мышками, и теплая плоть ее грудей скользила в ее ладонях, и Сеси шевелила ее губами, складывая их в улыбку, подгоняла ее тело и не давала передышки, иначе все может рухнуть. Энн Лири должна все время двигаться, действовать, намылиться здесь, ополоснуться там, подняться из ванны.

— Ты! — Энн увидела себя в зеркале: сплошь белизна и румянец, лилии и гвоздики. — Кто ты такая?

— Семнадцатилетняя девушка. — Сеси глядела из ее фиалковых глаз. — Ты не можешь меня увидеть. Ты знаешь, что я здесь?

— Что-то тут не так, — покачала головой Энн. — Наверное, моим телом завладела предосенняя колдунья.

— Почти угадала, — рассмеялась Сеси. — Одевайся!

Прекрасное ощущение тонкого шелка, ползущего по шелковистой коже. А затем — окрик со двора.

— Энн, Том вернулся!

— Скажи ему… нет, подожди. — Энн села на стул. — Я не пойду на эти танцы.

— Что? — возмутилась ее мать.

Сеси испуганно вздрогнула. Ведь ясно же было, что нельзя оставлять Энн без присмотра, ни на секунду нельзя, ни на полсекунды. А тут вдруг донесся рев машины, спешащей через залитое лунным светом поле, и ей захотелось найти Тома, посидеть немного в его голове и ощутить, что это такое — быть двадцатидвухлетним юношей в такую ночь. Она было кинулась ему навстречу, а теперь пришлось вспугнутой птицей, опрометью летящей в оставленную клетку, стремглав нестись в смятенную голову Энн.

— Энн!

— Скажи ему, чтобы уходил!

— Энн!

Но Энн была непреклонна.

— Нет, я его ненавижу!

Нельзя было уходить ни на секунду. Сеси влила свою волю в руки юной девушки, в ее сердце, в ее голову, и все тихо, осторожно, чтобы не спугнуть.

— Встань, — подумала она. Энн встала.

— Надень плащ. Энн надела плащ.

— Иди!

— Нет!

— Иди!

— Энн, — сказала ей мать, — идешь ты, в конце концов, или нет? Что это с тобой?

— Ничего, мама. Спокойной ночи. Мы вернемся поздно.

Комната, полная танцующих голубей, взъерошенные перышки, хвосты наотлет. Комната, полная павлинов, полная сияющих глаз и света, а посреди нее кружится, кружится, кружится Энн Лири.

— Какой прекрасный вечер! — сказала Сеси.

— Какой прекрасный вечер! — сказала Энн.

— Ты какая-то странная, — сказал Том.

Музыка вихрем кружила их в полумраке; в потоках песни они плыли, они вырывались на поверхность, они тонули и задыхались, и вновь всплывали, чтобы хватить глоток воздуха, они цеплялись друг за друга, как утопающие, и кружились среди шепота и вздохов, под звуки «Прекрасного Огайо».

Сеси начала напевать. Губы Энн раздвинулись. Зазвучала мелодия.

— Да, странная, — сказала Сеси.

— Не такая, как всегда, — сказал Том.

— Сегодня — не такая.

— Ты не та Энн Лири, которую я знал.

— Да, не такая, совсем не такая, — прошептала Сеси, далеко-далеко, в милях и милях от этой комнаты.

— Да, совсем не такая, — сказали шевельнувшиеся губы.

— У меня очень странное ощущение, — сказал Том. — Насчет тебя. — Он кружил Энн, пристально всматриваясь в ее сияющее лицо, отыскивая в ней что-то. — Твои глаза, я не могу их понять.

— Ты видишь меня? — спросила Сеси.

— Ты словно и здесь, и не здесь. — Том бережно повернул ее в одну сторону, затем в другую.

— Да.