Из родной старины

— Отпусти мне, Господи, грех тяжелый — самоубийство грешное! Не нахожу я в сердце своем силы предстать на суд великого князя, трепещу я мук лютых, позора мучительного! Не уберег я узника великокняжеского, пропади же тело мое грешное и душа моя слабая!

Подошел старый истопник к веревке, петлю крепкую сложил и надел себе на шею… Привязал потом Павел Евстигнеич веревку покрепче к перекладине потолочной, и через мгновение какое-нибудь не было бы уже в живых старого истопника…

Но судьба человеческая в руках Божиих…

Вдруг услышал Павел Евстигнеич на плече своем чью-то руку чужую, прозвучал над ним голос кроткий и ласковый:

— Что ты творишь над собою, безумец? Или не ведаешь, что тот, кто на себя руки поднимет, вечно будет гореть в полыме адовом?!

Онемев от испуга, услышав речь нежданную человечью, обернулся Павел Евстигнеич и увидал перед собою игумена Порфирия. Бледен был старец, еле на ногах держался, а все же видно было, что полегчало ему: прошло беспамятство его, и бред его покинул. Сразу догадался инок старый, отчего истопник великокняжеский до такого греха дошел, руки на себя поднял…

— Сними веревку с шеи своей, раб Божий, перед тобою узник твой пропавший. Веди меня опять в горницу свою, запирай меня замками крепкими, засовами железными… Минует тебя кара великокняжеская…

Все безмолвен был старый истопник; и радость спасения нежданного переполняла сердце его, и скорбь глубокая о бедном старце Порфирии мучила его. Опустился он перед игуменом на колени, охватил его руку исхудалую и жарко лобызать стал… И почувствовал старец Порфирий на руке своей горячие слезы благодарные…

III

Милость великокняжеская

Во дворце своем кремлевском в эту пору послеобеденную занят был великий князь Василий Иоаннович делами государскими. Заботлив был владыка московский ко всему, что касалось обширной державы его. Потрапезовав, отдохнув малость, прочитав молитвы уставные в дворцовой моленной своей, сел государь-князь за широкий стол дубовый, покрытый сукном алым аглицким, и стал дьяка слушать. А дьяк одну за другой читал великому князю грамоты от воевод пограничных, что на рубеже литовском землю русскую берегли, что следили в степях донских за лукавым ханом крымским. Слушал князь-государь, чело наморщив, брови сдвинув, и на каждую грамоту кратким словом отвечал, а дьяк седой ловил те слова государевы и запоминал их крепко-накрепко, чтобы потом воеводам ответ отписать. Сидел князь Василий Иоаннович на рундуке резном; был надет на нем кафтан будничный, без шитья всякого, без парчи дорогой. Много уже грамота прочел дьяк, много уже времени прошло… Вдруг в горнице соседней громкий говор послышался… Нахмурил князь-государь еще более брови свои соболиные, метнул на дверь взор сердитый: не любил он, когда прерывали его, докучали ему непрошено за делами государскими.

— Кто там? За каким делом? — грозно спросил он спальника, что с низким поклоном в горницу вошел.

— Боярин Иван Юрьевич просит пред лицо твое светлое стать.

Не успел великий князь головой кивнуть, как уже вошел поспешно дородный седой боярин-дворецкий Иван Юрьевич Шигона; красен был боярин и дышал тяжело; видно, спешил он что есть мочи к великому князю с вестями худыми.

— Князь-государь! Великий грех случился, ослушание твоей воли великокняжеской!

— Кто же моей воли ослушаться посмел? — спросил князь Василий Иоаннович голосом, грозу и гнев предвещавшим.

— Истопник твой старый, Павел Чулков… совсем, видно, старик из ума выжил: упустил, проглядел он мятежного старца Порфирия, что под твоей опалой был Неведомо куда девался игумен…

Побагровело лицо великого князя, очи метнули молнию грозную; привстал он, рукою могучей по столу ударил, так что разлетелись кругом грамоты воеводские. Бросился дьяк подбирать их, а великий князь закричал, загремел:

— Подать сюда ослушника! Не быть ему в живых! С недругами моими, знать, спознался он… Не соблюл он наказа моего…

Привычен был боярин дворецкий ко гневу государеву, а и то оробел на этот раз. Поклонился он в пояс владыке и тихо вымолвил:

— Послал уже я за истопником старым жильца Скоробогатова…

Начал великий князь гневно по горнице ходить; все угрюмее сдвигались брови его, все сильнее кипел в нем гнев грозный; боярин Шигона и старый дьяк, боязливо стоя в стороне, не смели глаз поднять на владыку разгневанного.

Видно, поторопился Демьян Скоробогатов: скоро вошел в горницу великокняжескую спальник молодой и оповестил великого князя: привели-де старого истопника, а следом за ним вошел и Павел Чулков, предстал пред очи грозные владыки своего. Упал старик в ноги великому князю, но не дал Василий Иоаннович ему слова промолвить; гневно топнул он ногою, на старого истопника криком закричал:

— Где инок мятежный, что тебе доверен был?! Раб лукавый, раб неверный, так то блюдешь ты наказ владыки своего!