Из сборника "Рассказы о путешествиях"

Дружелюбный служащий встретил и с большим интересом выслушал наш пространный рассказ об удостоверении на особую скидку, которое должно нас тут ждать. К несчастью, единственный язык, которым он владел, был язык его матери, итальянки. Нам показалось, что в потоке его сплетенной из комплиментов речи снова и снова мелькало слово "subito"[61], а больше ничего существенного мы не поняли.

Самая лучшая из всех жен не потеряла голову от такого неуважения и остановила служащего внезапным решением, сунув ему под нос наше пресс-свидетельство об аккредитации, отчего он радостно заулыбался и кроме того воскликнул пару раз: "Израиль! Израиль!".

Затем он оставил нас в соседней комнате и вернулся с другим служащим, в котором мы сразу же признали еврея, поскольку у него были черные волосы и соответствующий говор с быстрой жестикуляцией, как у всех итальянцев. Мы были спасены. Вечный Жид обнял нас, потряс за плечи и ликующе воскликнул на безупречном иврите:

— Эйхман! Эйхман![62]

Мы объяснили ему, что пытаемся получить обещанные нам удостоверения на скидку, поскольку не в состоянии больше бросать в пасть этой банде грабителей из Гранд-отеля по пятьдесят долларов.

Вечный Жид погрузился в глубокие раздумья. Потом он сказал:

— Эйхман!

Это был далеко не удовлетворительный ответ, однако, к счастью, в этот момент появился директор Уффицио, элегантный, со светскими манерами тип с беглой итальянской речью. Он исследовал мое свидетельство об аккредитации в течение получаса, пробормотал что-то похожее на "уно моментино"[63] и скрылся со своими помощниками в соседнем конференц-зале.

К вечеру он вышел наружу и жестами обратился ко мне с речью, которой не было конца.

— Сэр, — прервал я его в конце концов и, как всегда в таких случаях, собрал все свои знания английского. — Почему вы говорите со мной по-итальянски, когда видите, что я не понимаю ни единого слова.

Однако, директор не понял ни единого слова, поскольку говорил только на итальянском.

И снова к нам на помощь пришел Вечный Жид:

— У нас же есть interpreti[64], - воскликнул он и стукнул себя ладонью по лбу.

Это означало решительный поворот к лучшему, может быть, шаг к победе социализма уже в наши дни. Мы выскочили на улицу, шустро промчались через весь город и нашли в прилегающих лесах официального переводчика итальянского правительства, довольно молодого, хорошо одетого мужчину, который принял нас с общеизвестным итальянским гостеприимством. Он, несомненно, был интеллигентом, окончил университет в Падуе по курсу истории искусств, а также имел, как мы смогли установить, пересыпая разговор различными именами, прекрасное представление об итальянской литературе.

Собственно, у него был только один недостаток: он не говорил ни на одном языке, кроме итальянского.

Через некоторое время я поделился с самой лучшей из всех жен своим раздумьем, не прыгнуть ли нам лучше через окно в этот прекрасный сад и не скрыться ли в темноте.

Моя супруга ответила неопровержимым аргументом, что семьдесят процентов — это, в конце концов, семьдесят процентов.

Я ощутил, как во мне поднимается жуткая ненависть к флорентийским соломенным сумкам.

Мы решили вернуться назад, к директору бюро Уфицио: кроме меня самого, еще и моя жена, служащий, Вечный Жид, переводчик и еще какой-то прибившийся к нам молодой человек, постоянно рассказывавший нам анекдоты на неаполитанском диалекте и при этом едва удерживающийся от смеха.

Придя в Уфицио, я подвинул к себе блокнот директора, нарисовал примитивную железную дорогу с облаками дыма над ней и дополнил графическое изображение следующим текстом: "70 % — giornalisto — prego".

Это, несомненно, пролило немного света на ранее совершенно темное дело.

Директор снова бросил свое "uno momentino", схватил издание конституции Республики в кожаном переплете и принялся учить ее наизусть. Между тем, неаполитанский рассказчик анекдотов вручил мне кипу формуляров, которые, как мне разъяснил переводчик, я должен заполнить на понятном, хорошо читаемом итальянском языке.

Я наудачу вписывал в бумаги цифры, даты и знаки препинания. В самых отчаянных случаях я вставлял фразу "Spagetti alla Bolognese"[65].

По завершении этой анкеты изучения общественного мнения, неаполитанец взял меня за руку и вывел на улицу. Мы пересекли Тибр и проследовали к одинокому зданию на окраине города, где поднялись по нескончаемым лестницам и оказались перед окошком, напоминающим билетную кассу.

Поскольку неаполитанец попытался залезть мне в бумажник, наши руки сошлись в немой схватке — пока не выяснилось, что он всего лишь хотел взять у меня шесть тысяч лир. С помощью международного кода я дал ему понять, что уже все оплатил в Тель-Авиве, для чего процитировал главу из "Ада" Данте. И дал ему шесть тысяч лир.

Когда мы вернулись туда, откуда вышли, я нашел самую лучшую из всех жен в весьма тревожном состоянии: поникшую в кресле, вытаращившую остекленевшие глаза и прерывисто дышащую.