Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью

— А этот выглядел полным идиотом. Конечно, переигрывал. Но на второй день он исчез. Хозяйка рыдала. Я понял, что это была уже не игра, и поспешил тоже уйти. Через несколько дней пришел сюда. На хуторе стараюсь не показываться. Аня и Алеша приходят сюда. Этого мне достаточно. А с Юнкерном встретились в лесу. Ночью я набрел на их лагерь. Обошел посты и окликнул Турчина. Я узнал его по голосу. Это было ошибкой. Я подумал, что Турчина направили на поиски пропавшей разведгруппы. Оказалось все гораздо сложнее. Владимир Максимович сразу понял, куда я иду. Юнкерн тоже знает о существовании хутора. Он помечен на его карте. Но обнаруживать себя не хочет. А Турчин сделал вид, что ничего не знает о моих связях с хутором.

— Если они проберутся к аэродрому и что-нибудь там взорвут или хотя бы попадутся, Смерш начнет прочесывать лес. И набредет на хутор.

— В том-то и дело.

— Тогда надо уходить. Вам и Анне Витальевне с сыном.

— Куда? В лесу у нас появится сразу два опасных врага: и Смерш, и Юнкерн. Так что Ане с Алешей лучше отсиживаться на хуторе. А мне там не появляться. Но этот покой висит, как ты понимаешь, на волоске.

— Может, Алешу увести в деревню?

Воронцов буквально почувствовал, как вздрогнули плечи Радовского.

— Я должен сохранить сына во что бы то ни стало. — Он посмотрел в глаза Воронцову. — Любой ценой. Понимаешь?

— Тогда, Георгий Алексеевич, Алешу действительно лучше отправить в Прудки.

— Алеша, Аня, да родительские могилы на старом сельском кладбище… Больше у меня ничего нет. Родина? Как будто и есть. Но ее и нет. У меня — нет. Потому что кто я здесь? Вот у тебя, Курсант, родина есть. И ты твердо знаешь, кто ты здесь, на своей земле. Потому и дрался на фронте — за правое дело. Так ведь? Наше дело правое… Враг будет разбит… Победа будет за нами… Это мощные слова. Они наполнены народным смыслом. В них сила и напряжение всей русской земли. Ни Геббельс, ни Штрикфельд, ни Власов, ни кто-либо из наших, я имею в виду функционеров и идеологов белого дела, так и не смог изречь ничего подобного.

— А скажите, Георгий Алексеевич, в группе Юнкерна есть человек по имени Кличеня?

— Есть. Очень преданный ему сукин сын.

— Из бывших полицейских?

— Да, из подразделения вспомогательной полиции порядка.

— Его узнал Иванок. Во время облавы в Прудках именно Кличеня тащил к транспортам сестру Иванка. Он это видел.

— Что, парень пылает ненавистью?

— Представьте себе, именно он уговорил меня предпринять эту поездку на хутор. И вот… В лесу, на дороге, мы обнаружили противопехотную мину. Поставлена недавно.

— Юнкерну не нужно, чтобы местные ходили по лесу.

— Мы так и поняли. Так что же будем делать?

— Вначале надо отправить в безопасное место Аню с сыном.

— Самое безопасное место — Прудки.

— А если их выдадут Смершу?

— Не выдадут. В Прудках это не принято.

— Что значит, не принято? Там ведь тоже живут советские люди.

— Да, советские. Но Анну Витальевну и Алешу никто не выдаст. Будут жить у Бороницыных. Как беженцы. В Прудках две семьи таких. Одна — из Гомеля, другая откуда-то из-под Минска. Пока никто их не трогает. Даже не поинтересовались, кто они и откуда.

— Это пока… Вот так, на своей земле, на птичьих правах… Какая ж это родина?

— А какие ж вы ей, Георгий Алексеевич, дети?

Взгляды их встретились. Воронцов смотрел как на врага перед тем, как схватиться. Точно так же глядел и Радовский. Но то, что их сближало, было все же сильнее этой внезапной вспышки взаимных претензий.