Из тьмы веков

Старик Зуккур каждого просил высказать свое мнение. Большинство настаивало на том, чтоб его захоронили в землю.

Последним вспомнили Калоя. Он стоял в стороне. Когда назвали его имя, он вышел и оглядел всех:

— Тут говорят, что воти не попадет в рай, если останется там… А куда попали все наши предки? Их ведь просто клали высыхать на плетневые настилы, что стояли во дворе на столбах? А куда попали наши деды, которые лежат в солнечных могильниках, и с ними отец Турса и Гарака? Не посчитайте за болтливость. Я говорю только потому, что вы меня спросили. Я считаю, что тело его должно остаться там, куда он сам его отнес. А о душе его мы все будем молиться…

Никто не сумел возразить Калою. И Гарак остался навсегда со своими предками.

В эту ночь возле солнечного могильника Эги до утра горел костер. Калой, Иналук, Виты, приехавший на похороны, и еще несколько юношей сидели вокруг огня и тихо вели беседу. А у стены могильника привязанный к каменному кольцу стоял Быстрый, которого Калой посвящал Гараку.

Но беда не приходит в одиночку.

Дня через три, когда на поминках уже перебывали почти все родные и знакомые, Докки лишилась рассудка. Она сидела тихо, ничего не понимала, не плакала, ничего не говорила и лишь иногда начинала тихонько напевать веселую песенку.

Калой почернел от горя.

Родственники Докки решили забрать ее к себе, а вместе с ней и Орци.

Родственники Доули, родной матери Калоя, предложили ему на время, чтобы не оставаться в одиночестве, поехать с ними. Разговор этот происходил во дворе. Соседи, однофамильцы Эги, тоже предлагали Калою свой кров и гостеприимство.

Он стоял у родовой башни, на том месте, где всегда стоял Гарак, и, опустив голову, слушал.

А когда голоса родных и друзей умолкли, он окинул их усталым взглядом. Люди увидели, как он исхудал. Но услышали они голос твердый и сильный.

— Вам всем спасибо, — сказал он. — Я знаю, что ваши слова от сердца. Но в этой башне еще никогда не угасал очаг отцов. Около этого очага живут их души. В этой башне сегодня горе. Завтра может быть и радость. Так бывает… Наш род не прекратился. Нас с братом опять двое.

И, пока мы живы, огонь предков здесь не погаснет. Мы не уйдем.

Молодой хозяин этого старого двора проводил родных и знакомых за ворота.

Люди разошлись, унося с собой уважение к юноше, который так мужественно принял на свои еще не окрепшие плечи всю тяжесть несчастья…

Когда Калой остался один, за забором мелькнул темный траурный платок. Девушка задержалась только на миг. Бледное лицо. Глаза, полные слез… И Калой услышал родной и такой нужный ему сейчас голос Зору:

— Мужчина ты!..

Глава третья

Первая любовь

1

С того дня, как маленький Калой начал пасти овец, прошло десять лет. И не было теперь такого труда, к которому он был бы непривычен. Вот почему, когда он остался один, в хозяйстве его ничего не изменилось. Но изменился он сам. Улыбка редко появлялась на его лице. С людьми он разговаривал мало. Не любил сочувственных речей. Это знали соседи и знакомые и не напоминали ему о несчастье.

Дни проходили быстро. Но ночи казались ему бесконечно длинными. Он готовил себе ужин и забивался на нары в дальний угол, чтобы уснуть. Иногда это удавалось сразу. Но другой раз перед глазами вставал Гарак таким, каким он его видел последний раз в окне солнечного могильника. Или мерещился отчужденный взгляд Докки…

В комнате слышались шорохи, в полупотухшем очаге с треском вспыхивала искра и сама собой разгоралась. И тогда страх пробирался под шкуру-одеяло и Калой лежал в оцепенении, пока в окне не забрезжит рассвет. Он верил, что души умерших обитателей башни населяют ее и ночью живут своей таинственной жизнью.

Однажды он отвел Хасан-мулле барашка, и тот научил его делать намаз, читать молитву, которая защищала от злых духов и разной нечисти.

Но это не спасало Калоя от гнетущего одиночества.

В зимние вечера заходили к нему соседи. Пхарказ подсаживался к очагу и долго рассказывал какую-нибудь историю или просто так сидел, уставившись в огонь, поправляя поленья, пока дремота не начинала клонить его голову. Тогда он поднимался и шел к себе. А в мысли Калоя проскальзывала Зору. Сквозь сон он что-то говорил ей, а она двигалась по комнате, как Докки, и делала ее работу… Калой засыпал, а мечта продолжала глядеть на него ярким девичьим взглядом.

Калой не забывал помогать матери Виты, своей кормилице. И Фоди не оставалась перед ним в долгу. Она сбивала ему масло, варила сыр.

Несколько раз Калой ездил проведать мать и брата. Орци рос веселым крепышом. Он надоедал Калою расспросами о Быстром, мечтал покататься на нем, просился домой. А Докки не поправлялась. Временами казалось, что она совсем здорова. Она тихо плакала и причитала, а потом вдруг ей мерещилось что-то, она устремлялась куда-то бежать, вырывалась, и родным приходилось связывать ее, сажать на цепь, как это делали все с такими больными.

Калою очень тяжело было видеть Докки на цепи. Лучше уж смерть, чем такие мучения.

Первый год после смерти Гарака для Калоя навсегда остался самым тяжелым в его жизни.