Из тьмы веков

— Неплох! — подтвердил Хасан-хаджи и улыбнулся. — Дело твое. А я бы на твоем месте попытался. Обидно будет, если такую из-под носа уведут!.. Ну, да ладно. Я не за этим тебя позвал. Это так, к слову пришлось. Третий год мы не собирали молодежь на испытание. Все что-то мешало: то дожди, то мор на скотину. В прошлом году мы ездили в Мекку. А пора проверить, кто из вас достоин называться мужчиной. Так вот, посоветовавшись с Гойтемиром, мы решили в эту осень не обижать вас. Можешь сообщить об этом всем парням в округе. Пусть готовятся. Да так, чтоб нас цоринские, что живут за Ассой, не осрамили! И угощение должно быть не хуже, чем было у других.

— Не беспокойтесь! За нас краснеть не придется! Ну, а если своих баранов не хватит, мы у них «займем».

Калой засмеялся. Засмеялся и Хасан-хаджи.

— Вы, чего доброго, стариков «скоромным» накормите! Чужое — нельзя! Харам![69]

4

Уже через день все юноши галгаевского ущелья и Цори узнали о предстоящем торжестве и начали готовиться тайно друг от друга. Скрывали приемы, которыми развивали силу и ловкость. Каждый собирался перещеголять всех. Ни недостаток в хлебе, который всегда ощущался перед новым урожаем, ни другие житейские невзгоды не могли уже заслонить от юности надвигавшуюся радость. Девушек тоже взволновало это известие. Не так уж много веселья выпадало на их долю, чтобы оставаться равнодушными. Где как не на празднике юношей могли они показать себя и увидеть сразу всех своих сверстников, да еще в лучшем виде? Это торжество всегда завершалось танцами и игрой в сватовство, которая нередко кончалась настоящей свадьбой.

Весь остаток лета и осень молодежь работала и жила в радостном ожидании.

Каждый день, а если день был занят работой, то ночь Калой проводил с Быстрым. Тот давно уже выполнял все его требования. Но Калой не успокаивался. Он знал, какой строгий судья народ.

Была у Калоя и тайная надежда. С тех пор как Батази при нем заговорила о будущем богатом женихе для дочери, он ни разу не встречался с Зору. Мысли старухи острием вошли в его сердце. Он понимал, что, может быть, Зору думает совсем иначе. И душа его тянулась к ней. Калой надеялся, что праздник как-то свяжет их, восстановит дружбу.

В конце осени по аулам и хуторам разнесся слух, всполошивший всех. Вечерами люди шепотом передавали друг другу удивительные рассказы о таинственном всаднике, который темными ночами бесшумно скользит по скалам на крылатом коне. Кто-то в полночь видел тень всадника на тропе к замку Ольгетты, куда даже днем люди не рисковали въезжать верхом. Кто-то клялся, что сам видел коня — вовсе без седока тот мчался по ущелью с глазами, завязанными башлыком… В это уже совсем было трудно поверить.

Подходил к концу месяц рогов. Ясные безветренные дни, еще полные тепла, запахов хлеба и трав, стояли над горами. Леса, ровно-зеленые весной и летом, преобразились. Казалось, каждое деревцо надело свой особый, самый красочный наряд, каждый куст загорелся своим неповторимым огнем, и все это буйное пиршество красок явилось сюда, чтоб, взобравшись на склоны гор, показать людям всю прелесть земли.

Где-то далеко еще таились холода и морозы, где-то на равнинных просторах только начинали набирать силу лютые ветры и ураганы, а здесь, под ясным шелком прозрачно-голубого неба, царствовала краснощекая, пышная осень.

В один из таких дней, когда радость сама по себе, как бы ни было человеку тяжело, приходит к нему в дом и заставляет светиться глаза просто оттого, что есть он, человек, есть земля, есть солнце, в предрассветной тишине над галгаевским ущельем разнесся слабый, дрожащий звук колокола. Он шел из старого святилища на вершине горы Цей-Лом и возвещал о наступлении дня, с которого многие юноши народа получат право называться мужчинами.

Когда, осветив лилово-золотистой каймой контуры гор над ристалищем Дорхе[70]

, взошло солнце, там уже было множество людей. Женщины блистали бусами и ожерельями из серебряных монет. На девушках поверх платьев были надеты бешметы с разрезными рукавами, длинными до колен, и с серебряными крючками на груди. А головы их венчали высокие курхарсы[71] разных цветов с изображением солнца на лбу. На пологом склоне рассаживались мужчины, правее — женщины, позади них — девушки.

Почетные старики — судьи праздника — сидели в первых рядах. Недалеко от них, над землей, взгорбился огромный валун высотой в жилую башню. Бока его были обрывисты, на одной стороне едва обозначалась небольшая покатость. На ней — углубления, по которым на вершину глыбы должны взбегать юноши, облаченные в старинные боевые доспехи. Это было место главных испытаний. Тут же лежал булыжник величиной с доброго барана, поднимая который, парни показывали силу.

Позади валуна лицом к народу выстраивались в ряд виновники сегодняшнего праздника. Одеты юноши были и бедно, и богато, у одних сбруя на конях серебряная, у других простая. Но кони у всех были поджарые и вычищенные до блеска.