Из тьмы веков

Калой убежал и тотчас же возвратился. Он не оставлял отца одного. Вскоре пришел Хасан. Гарак велел Калою выйти, побыть во дворе, чтоб никто не мешал.

— Хасан, — сказал он, когда Калой закрыл за собою дверь, — меня скоро не станет…

— Не предрекай! Бог даст тебе здоровье! — перебил его взволнованный Хасан.

— Спасибо за добро, — ответил Гарак. — Я вот зачем тебя… — И он еще больше понизил голос.

Калой за дверью весь превратился в слух, но ничего не мог расслышать.

Гарак рассказал Хасану, как недавно узнал он, что брат его погиб. Это сломило его. Рассказал, как бежал из-под стражи и разбился на скалах. Как не хочет, чтобы обо всем этом узнали сыновья и фамильные братья.

— Сам я за все это посчитаться с Гойтемиром не смог, а свою ношу перекладывать на других не хочу. Уж очень она тяжела. Все это скажешь Гойтемиру. Другим говорить я не даю тебе права… И скажи… — он вдруг забылся и возвысил голос, словно испугался, что Хасан не расслышит его, — скажи, — услышал и Калой, — что за себя я ему прощаю… Но за брата пусть он держит ответ перед тем, в кого верует!..

Он откинулся, его белое лицо четко выделялось на черной шубе, что лежала под головой.

— Все исполню, — ответил Хасан-мулла. — Хочешь, я почитаю тебе стихи из Корана?

Гарак помолчал. Потом приподнялся на локтях и заговорил:

— Я никого не убил… Никогда чужого не ел… Всем богам молился, всех просил… Ни на кого из них не ропщу… ни одного не отвергаю… не знаю, кто из них помогал мне, кто наказывал… А кто самый верный, я узнаю раньше всех вас… я готов… — Он отвалился и замолчал.

Испуганный Калой вбежал в комнату. Хасан встал. Гарак лежал с закрытыми глазами. На вопросительный взгляд юноши Хасан отрицательно покачал головой и вышел. Калой последовал за ним. Хасан-мулла поднял руки, помолился.

— Да простит его Аллах! — шепотом сказал он и отослал Калоя к отцу.

До вечера Гарак лежал с закрытыми глазами, словно свет причинял ему боль. Дыхание его становилось все чаще, все тяжелее.

Смеркалось, когда он подозвал Калоя и заговорил почти шепотом:

— Не оставляй брата… Не оставляй башню… Мы всегда здесь у очага… не бросай нас… Землю береги… Иди…

Калой не двигался. У него дрожали колени. Он не мог сделать шага.

— Иди… — повторил Гарак, — придешь… с Иналуком…

Калой сделал над собой усилие и поплелся к двери, не отрывая от отца глаз.

Гарак тоже пристально смотрел на него, пока за ним не закрылась прокопченная дверь.

Время шло… Гарак лежал, не шевелился. Потом с трудом сел, задыхаясь, встал… и, схватившись двумя руками за длинный посох, направился к выходу…

Когда Калой вернулся вместе с Иналуком, в доме было темно и тихо. Он окликнул отца, никто ему не ответил. Он кинулся к его лежанке. Она была пуста и холодна. Калой достал с потолка кусок смоляного корня, раздул в очаге пламя и зажег светильник. В комнате никого не было. Калой осмотрел башню, хотел бежать за отцом во двор, но Иналук остановил его.

— Может, сам вернется…

Долго ждали, прислушиваясь к каждому шороху, ко вздохам скотины на первом этаже. Гарак не возвращался.

Калой вышел и сначала тихо, но потом все громче и громче стал звать отца. Ночь безмолвствовала.

Тревога и страх охватили Калоя и Иналука. Они выбежали на поиски Гарака с зажженными бага. Когда каждый этаж башни, каждый закоулок двора, все хлева были обысканы, подняли соседей, родственников, весь аул.

Всю ночь по всем склонам горы, на которой стоял Эги-аул, по всем тропам и пещерам двигались в ночи пылающие факелы, раздавались тревожные призывы.

Наступило утро. Оно не принесло ничего нового. Об исчезновении Гарака вскоре узнала вся округа. Но никто не видел его следа. Вечером вернулась Докки. Она почти обезумела, проклиная себя за то, что послушалась мужа, ушла…

Весь следующий день в Эги-аул приходили люди из соседних хуторов и селений. Все терялись в догадках, строили предположение одно страшнее другого. Многие приписывали исчезновение Гарака нечистой силе.

К вечеру Хасан-мулла передал свой последний разговор с Гараком Гойтемиру, который приехал в Эги-аул.

В это время пришла страшная весть. Гарака нашли! Нашли мертвым в родовом солнечном могильнике рядом с мумией его отца.

— Язычник! — вырвалось у Гойтемира со вздохом облегчения.

— Да простит его и нас Аллах! — вздохнул Хасан-мулла. И, подумав, сказал: — Если взвесить все, то больше стоит заботиться не о земных делах и тяжбах, а о вечной жизни… Там… — Он показал на землю. — Годы-то у нас большие… И грехов немало…

— Что ты хочешь сказать?.. — Гойтемир строго посмотрел на Хасана.

— В Мекку бы съездить, в Медину… Хаджж совершить… Могиле пророка поклониться… За это многое прощается…

— Осенило тебя, Хасан-мулла! Спасибо за совет! Я думаю, мы могли бы вместе совершить эту поездку! Она не помешает земным делам…

А слова: «Хасан-хаджи!.. Гойтемир-хаджи!» — это как музыка.

На другой день во дворе у Калоя собрался весь его род. Решался вопрос, что делать с покойным: хоронить по-мусульмански или оставить его там, где он сам нашел себе последний приют?