Из тьмы

Иона уселся под образами, лики которых едва проглядывали сквозь густую копоть. Писарь, покопавшись в дорожной суме, достал из нее чернильницу, несколько листов чистой бумаги, ручку и перо.

— Тойон суруксут, звать народ? — склонился к писарю князец.

Тарбаханов вставил перо в ручку и кивнул головой.

— Эй, люди! Входите! Начинаем! — так же громко и властно, как только что жене, приказал Хахаров.

Наслежане, толкаясь в дверях, ввалились к князцу и уселись кто куда — на скамьи, на табуретки, а иные прямо на пол. Те же, кому не досталось места даже на полу, остались стоять, опираясь руками на спины сидящих.

— Так… — обвел глазами собравшихся князец. — Все здесь? Из Уларского рода сколько сегодня? Старшина Уларского рода, ты спишь, что ли?

В дальнем углу торопливо вскочил чем-то навечно испуганный человечек.

— Значит, это, такое дело, — затараторил он, — десятеро нас. А вот Молтоса я известил, а его нет. А где Харарбах нынче — ума не приложу. И еще…

— Хватит, хватит! — оборвал его Иона. — Какое мне дело, где твой Харарбах! Старшина рода Оюна, твоих сколько?

Опросив таким образом старшин и подсчитав на пальцах число присутствующих, князец вопросительно взглянул на Тарбаханова: на этом его функции исчерпались, дальше власть переходила к писарю. Кузьма тщательно исследовал свои обширные карманы. Наконец он добыл пакет со сломанной кляксой сургуча и с важной миной извлек из него исписанный лист.

Наслежане, впившись в писаря глазами, следили за каждым его движением. Что за бумага? Какая напасть в ней заключена? Скажи скорее, тойон суруксут, не томи душу! Но Тарбаханов не спешил. Он прочитал бумагу сначала про себя, шевеля губами.

— От пятого августа 1909 года… — поднял он одутловатое лицо, — господина исправника Вилюйского округа и настоятеля Вилюйской церкви письмо.

«Ого! — подумал каждый. — Какие важные господа пишут нам! Что им в нашей глухомани понадобилось?»

— Пишут они, — с расстановкой продолжал Иона, — что скоро по всей империи нашей будет праздноваться трехсотлетие царского рода. И по этой причине государь император велит вам, инородцам Салбанского наслега, выделить одного мальчика. Будет учиться за счет казны в Вилюйском высшем начальном училище. Должно быть ребенку не меньше восьми и не больше десяти лет. Чтоб ничем не болел… Кого пошлете?

Никто не издал. ни звука. Молчали по-разному. Вон тот, на передней скамье, с седыми обвислыми усами, сидит спокойно, почти равнодушно — не иначе, у него нет сыновей требуемого возраста. У другого на лице немой вопль: «Господи, уже детьми государевы поборы берут!» — «Неужели возьмут моего парня?» — туманится сознание у тех, чьи единственные сыновья подходят под царский указ. Но и те, у кого много детей, тоже неспокойны: «Скажут, у тебя ребят полно, отдай, не оскудеешь».

— До каких пор молчать будете? — взорвался писарь, которому не терпелось покончить с этим пустяковым делом и вернуться домой. — Так мы до полночи тут просидим. Князь Иона, твое слово!

— Ну, люди! — встал Хахаров. — Языки у вас отсохли, что ли? Кто пошлет сына в город?

— А если отдам, мне ребенка вернут или его насовсем забирают? — нарушил гробовую тишину старшина Голодного рода.

— Куда ж он денется? Будет наслежным писарем вашим. Тогда и вам не придется ездить ко мне за столько верст, — попытался вразумить наслежан Тарбаханов.

— Нет! Не вернется! — послышался чей-то тихий голос. — Возьмут — и поминай как звали.

— Царю солдаты нужны! — высказался Уйбан Сутурук. — Мало войска стало у государя-солнца!

— Раньше казаков одних да русских мужиков брали, — зашумели все. — Нынче, говорят, у царя туго с солдатами. Некому воевать…

Писарь с осуждением взглянул на князца: что, мол, за разговоры позволяешь? А Хахаров и сам был встревожен не на шутку: надо же, его единственному Анисиму как раз девять. Заберут сыночка — пропал князь Иона, нет у него больше наследника!

— Тихо! грохнул кулаком по столу Тарбаханов. — Поймите! Мальчика берут грамоте учиться. Читать, писать. Государь батюшка милость оказывает. А вы — в солдаты… Да кто же восьмилетнего в солдаты возьмет! Ну и дурачье же вы! Ну и темнота!

— Да-да! — поддержал князец. — Чего чепуху несете? Парень будет учиться за счет казны. Благодарить надо государя-солнце!

Но наслежане не поддались.

— Обучат мал-мала по-русски болтать — и в солдаты! — гнул свое Уйбан Сутурук.

— Ух, и верно сказал, Уйбан! Конечно, поучат сначала: какой же солдат, если по-русски ни слова. Вот для чего учат, оказывается.

— Я своего не отдам!

— И я!.. И я!.. И я!..

— Князь, да прекратишь ли ты этот базар? — поморщился писарь.

— Люди! — заговорил князец. — Кричите вы напрасно. Не было еще случая, чтобы в каком-то наслеге государя-солнца ослушались. Царский указ — хочешь не хочешь — исполнять придется. А потому давайте обсудим: чьего ребенка послать?

Мужики закрыли рты. Действительно: как ни толкуй, а от царского указа не уйти. Вдруг всполошился все тот же Уйбан Сутурук: