Из того ли то из города...

Призадумался Илья. Вспоминать начал, кто да что рассказывал. Про думки свои, пока по дороге через грязи черные пробирался. И как-то выходит у него, что правда, она на сторону Звенислова склоняется. Все слышанное, сродни крикам базарным: шуму много, а толку чуть. Одни слова пустые — дорогу засел, грабит всех подряд, народишку поубивал. Про засел, это, положим, верно сказано, а вот про остальное… Взял ведь верх над ним, мог живота лишить — ан не лишил. Или девка-перевозчица, дочь его; глянул на нее — стоит, сердешная, косу теребит, ждет, как Илья ими распорядится. Морок навела, запросто могла б с ладьи в воду столкнуть, только б круги пошли, — ан не столкнула. С другой стороны — сам видел, как маковки с теремов послетали. Да разве простой ратай хоромы себе такие отгрохать может?.. Чего далеко ходить — отец его, всю жизнь при земле, а не больно-то разбогател. Вроде просто все — вот тебе две веревочки, велика ли хитрость, узелочек завязать? Не завязывается. И люди хожалые за них просят; кто ж поверит, что они тут за просто так оказались? Им отказать — поперек себя пойти. В долгу он перед ними.

Колеблется Илья, не знает, как правильно. Потом отмахнулся; раз голова не ведает, послушаем сердца. Сел снова на траву, спиной к странникам.

— Ну, раз так… Чего уж там… Пускайте…

— И рады бы, Илья, да не наши они гости. Твои. Тебе и пускать.

Вот привязались!..

— Будь по-вашему. Ступайте, коли просят за вас, — это он Соловью с девкой. — Только впредь уж не безобразничайте. Не дам спуску, кто бы за вас не вступился.

Поднялся Соловей, медленно, равно нехотя. Не обернулся, не поблагодарил; да что там поблагодарил — слова не сказал. Подошла к нему девка, обняла, прижалась. Постояли так немного, потом взяла она разбойника за руку, рядом с ним встала, к Илье спиной. Мгновение — и не стало их. Лебедь черная и еще какая-то птица, на орла похожая, на их месте стали. Расправили крылья, — у лебеди, видно, одно крыло помято, долетит ли, куда собирается? — снялись плавно так, полетели, друг рядом с дружкой, куда-то за реку.

Долго смотрел им вслед Илья, пока и точек черных в небе синем видно не стало. Только тут и обнаружил, что на ногах стоит, ладонь возле лба держит. Когда поднялся, и не заметил. Снова присел. Рядом с ним Звенислов пристроился. Боян же с Васяткой спускаться не стали, наверху расположились. Достали по куску хлеба, грызут.

— Не серчай, Илья, что тебе не предлагают, — это Тимоха. — Тебе еще за столом пиршественным сидеть, всего вволю отведаешь. А нас в палаты княжеские не пускают.

— Это почему же? — поинтересовался Илья.

— Потому, что слово наше, оно для княжеских ушей не пригодно. Князь — он похвалу любит, чтоб славословили, чтоб никто поперек чего не говорил. Ну да сам вскоре сведаешь…

— Что ж вы меня тогда к князю служить правили?

— Не князю, народу служить. Земле родной. Смекаешь разницу?

— Да уж не дурней некоторых… Ты мне вот что лучше скажи: почему ты за Соловья вступился, Одихмантьева сына, птицу рахманную?

— Чего? — Тимоха непритворно вылупил глаза от удивления. — Какой-такой Одихмантьев сын? Будимирович он. Понял? Отца его Будимиром звали. Буди Мир…

Теперь и у Ильи глаза на лоб вылезли. Глядят друг на друга с Тимохой, что два рака. Что там Звенислову видимо, неизвестно, а у Ильи дуб перед глазами, и богатырь рядом с дубом, под облака. Говорит что-то Тимоха, не слышит Илья, когда же очнулся от видения грозного…

— …семь сыновей у Соловья было, семь дочерей. Только одна и оставалась.

— А остальные где?

— Где, где… Ты, Илья, хоть и справный на вид, ан иногда хуже простеца. Неужто сам не догадываешься?

— Догадываешься, не догадываешься — не в прятки играем. Ты мне вот что скажи. Она, когда меня через реку везла…

Рассказал, что да как было. Поднял Звенислов камешек, повертел в пальцах, подбросил в ладони — метнул в воду. Далеко бросил. Всплеснул камешек, поплыл по течению круг, расходясь в стороны. Вот уж и совсем пропал.

— Была Смородина, да вся вышла. По-другому звать будется. Черниговкой, али еще как… Тебе б Боян лучше моего поведал, ан и я попробую. Смородина, она — не простая река. Она для каждого своя. Ты ведь сам сверху видел, сколько у нее проток да притоков. Для кого-то и Славутич — Смородина. Потому как иным путь по ней — только в одну сторону. На остров, который ты уже дважды видал. Один раз в горах Сорочинских, другой — вот когда на ладье плыл. Потому и сказала тебе перевозчица…

— Погодь, погодь, — Илья даже привстал. — Выходит, те, кто дорогой этой самой прямоезжей шел, они… того…

— Ну да, — кивнул Звенислов. — Что же до дороги этой самой… Видел же, по каким местам ее проложили. Гиблые места, глухие, безлюдные. Зато короткая. А другая, хоть и длинная, зато по местам населенным идет, где и торговать сподручнее, и мену вести, и судьбу искать. Вот и забросили эту самую короткую. Не при чем тут, можно сказать, Соловей.

— А ежели забросили, то как же сыновья с дочерьми?..