Из-за вас я поверил в призраков

Как-то раз к Микки подошел человек с котомкой и палкой, которую перекидывал с плеча на плечо, на конце болтались мешочки из ветоши. Ехидно осклабившись, он хотел ему что-то продать и открыл плетенку: внутри мерцали, переливаясь, белые предметы, покачивавшиеся в ароматном желе. Притворщик сказал, что зовут его Бобо и что он принес эту коллекцию драгоценных фарфоровых шариков из Китая, он осторожно взял один из них, словно то была сладость, и поднес ко рту Микки, проговорил: «Попробуйте, в достоверности такого фарфора можно убедиться, лишь отведав его на вкус, пусть он повертится у вас на языке, но не разгрызайте, а тот сломаете зубы!» Микки подумал, что может поторговаться, если шарик действительно такой ценный, и выменять его чуть погодя на какое-нибудь украшение с его костюма. Пленительная вещь проскользнула в рот, остатки конфитюра быстро исчезли, и язык почувствовал превосходную гладкость, теплую и ласкающую, усеянную будто мельчайшими сосудиками и напоминавшую разломанный пополам плод, так и просящий, чтобы им полакомились и вызывавший слюну, которая словно уже начала его расщеплять, настолько Микки был голоден. Коробейник вовремя спохватился, подставив ладонь, чтобы он выплюнул шарик: «Прекрасный фарфор, правда?» Но шарик или раствор, в котором он плавал, казалось, совсем опьянили Микки, а у него не было даже су, и он мог лишь украсть или выменять шарик на ничтожный пустяк из одежды, однако он пустился в расспросы, выведывая, может ли взять шарик себе. Бобо, знавший, что ему потребуются долгие месяцы, чтобы собрать новую котомку или разжиться чем-то еще, заподозрил неладное: «А чем ты вообще занимаешься?» — спросил он Микки. «Хожу по дорогам в надежде встретить экипаж великого инфантеро и наняться к нему в квадрилью!» — «Хочешь стать одним из них?» — спросил Бобо у Микки, меряя его взглядом. «Держись-ка ты от детей подальше, — добавил он, — я их хорошо знаю, в детском плевке — это всем известно — содержится яд, если он попадет тебе в рот, ты скопытишься! Но бывает и хуже, ты ведь в курсе, от чего погибло больше всего инфантеро? От детского взгляда! Если ребенок взглянет на тебя в момент, когда ты его убиваешь, тебе тоже крышка! В этом взгляде — такая тоска, что сводит с ума, вот где самая-то отрава, разумеется, вырабатывается она железами, что располагаются у них во рту, еще ее можно обнаружить, к примеру, под мышками, а химики вот-вот откроют формулу средства, способного уничтожить проказу в тот самый момент, когда слюна попадает в кровь, однако настоящая же зараза, клянусь тебе, кроется в самом взгляде, поэтому никогда не смотри на умирающего ребенка! Уж я‑то детей знаю…» — «Как это так ты их знаешь? С чего бы?» — спросил Микки, испытывая невероятный интерес к коллекции проходимца и норовя открыть плетенку, запустив в нее руку, чтобы вновь прикоснуться к фарфору, перекатывая его в липкой жижице. — «Так уж случилось, — парировал Бобо, напустив таинственный вид и сразу переходя к другому, — коли тебе взаправду понравился мой фарфор, я тебе покажу и, поверь, такой шанс предоставляется не каждому встречному-поперечному!» Он поставил корзинку на землю и принялся высвобождать палку, крепившуюся к воротнику специальной веревкой: «Вот, если умеешь считать, — молвил Бобо, — их тут двенадцать мешочков из моей коллекции, от которой я собираюсь избавиться, когда повстречаю монарха или безумца, способного все это у меня забрать, сейчас покажу тебе одну штуку». Он аккуратно развернул тряпицу, в которой был спрятан шарик, с того по капле стекала зеленоватая и еще более пахучая пена, которую Бобо сразу же старался собрать тряпкой: «Их нужно держать на холодке, иначе они попортятся или высохнут, — это что-то нереальное, правда? Вот этот я взял у ангела, ты смекаешь? Рядом — фарфоровый шарик одного чудотворца, третий принадлежал сыну принца или, скорее, то был магараджа, поскольку я раздобыл этот шарик в Индии, ты все еще не смекнул?» — Бобо расстегнул кафтан, демонстрируя целый набор инструментов, крепившихся на широком, во весь живот, поясе, и принялся показывать каждый в отдельности: разные кинжалы, скальпели — этот закругленный, тот удлиненный. «Я работаю на оперных мастеров, на преподавателей совершенно особых предметов и на странных людей — анорексиков, которые могут насытиться, лишь беря в рот такие вот личи, а еще я работаю на инфантеро, они — мои поставщики, а я могу быть поставщиком для них, поскольку и среди них есть такие, что порой испытывают приступы невероятного голода, теперь тебе ясно?» — Микки ничего не ответил, отупев от прилива тошноты, который никак не желал проходить. Бобо не выдержал, громогласно расхохотавшись: «Ты что ж, еще никак не просек? Я — кастролог! Но я не торгую фарфором с такими простаками, как ты. Я — кастролог, поэтому-то меня и зовут Бобо, потому что я делаю иногда больно… Когда кастрирую, но не черных свиней, не уистити и не муравьедов, — мотай на ус, — твой фарфор меня не интересует, не такой-то он свежий, чтобы меня соблазнить!» И Бобо, хохоча, пошел дальше, Микки же стало ясно со всей очевидностью: его так и не вырвет, потому что в желудке совсем уж пусто!