Из записок районного опера

…Ещё через полчаса, когда на табурете уже не уважаемый член общества сидит, а сгорбленный, тихо стонущий комок боли и отчаяния, — в кабинет вводят Гирю. Моя задача: он должен увидеть старшего брата и иметь возможность перекинуться с ним парой слов, чтобы постичь ситуацию, но их общение не должно быть долгим, чтобы не успел что-то брату посоветовать…

«Федя, ты?!» — ахнул Гиря на пороге, не веря глазам.

При виде родного лица у Фёдора Николаевича пробудилась надежда. Он с диким воем кинулся к нему, обнял, обхватил руками как свою последнюю надежду, стал клясться со слезами, что не хранил дома никаких наркотиков, и сам не поймёт, откуда же они взялись…

«Под протокол наркоту изъяли?.. При понятых?!» — быстро переспросил умудрённый Гиря, и брат кивнул, не понимая многозначительности этого обстоятельства.

Его тотчас увёл конвой. Я заранее указал конвоирам посадить его в камеру к не самым буйным, — свой номер он отыграл, нечего теперь его лишний раз мучить без производственной надобности…

«В третью камеру его!» — показательно кричу я вслед. (На самом же деле его отведут во вторую).

Гиря вздрогнул: «Но там же одни туберкулёзники!» Я развёл руками: «Ну и что?!. А остальные камеры — переполнены…» Картинка!..

Тут для краткости пропускаю большой кусок. О том, например, как взъярившийся Гиря пытался дать мне в морду, и в результате сам получил в челюсть… И потом, прикованный наручниками к табурету, материл меня так виртуозно, что некоторые из его выражений хотелось записать, чтобы затем со смехом цитировать на дружеских пьянках с коллегами…

…Но спустя пару часов от криков и ругани мы перешли на ровный, деловой тон высоких переговаривающихся сторон. Я ведь не враг Гире, очень мне надо, а просто при данном раскладе его место — в тюрьме. Да он и сам это понимает…

Ничего личного. Это — моя работа.

…Мои условия: Гиря даёт «явку с повинной» и садится на 6 лет (меньше суд никак дать не может, с учётом его криминального прошлого), а я — немедленно отпускаю его брата «вчистую». Если Гиря откажется — его завтра же отпустят ввиду «недоказанности», брательника же — отправят в СИЗО, где он будет дожидаться суда, который может состояться и через три месяца, и через полгода, и через год… (Со смехом я рассказал Гире, как один «закрытый» мною мелкий бандюган дожидался суда в изоляторе целых три года!)

На суде при грамотной защите дело о хранении наркоты, скорее всего, рассыплется, и выйдет Фёдор Петренко на волю… Но — в каком состоянии, вот вопрос?.. Год в камере, среди отбросов общества… СПИДоносцев, туберкулёзников, сифилитиков… Среди прочего, желающего надругаться над беззащитным человеком, зверья… Немало… и даже очень много для психики старшего Петренко!.. Никогда уж ему не оправиться, раздавит его год тюрьмы на всю оставшуюся жизнь…

…Гире некуда деться!.. Брат — единственное, что у него осталось в этой жизни… Случись сесть по новой (рано или поздно это — неизбежно!), — кто же передачи ему слать будет?!.

И Гиря — сдался. Подписал признания насчёт Смитлицкой:

«Я грабил… Оружие — там-то… золотишко сбыл такому-то…»

…Я ЕГО СДЕЛАЛ.

И пока записывал я его показания, Гиря с нехорошим прищуром смотрел на меня… Запоминающие у него были глаза…

А, плевать!.. Не хватало ещё уголовной швали бояться… Много чести!..

Я — опер, и дело моё правое, а он — бандит, сволочь, гад, таких — давить как вшей… Скольким хорошим людям успел напаскудить!.. Да и братика, по сути, подставил…»Брат рецидивиста» — это ведь и не почётно, и не безопасно…

…Да и потом, когда через шесть лет выйдет Гиря на свободу (если выйдет!), не о мести он будет думать, а о том, где взять деньги на лекарства, чтобы подправить испорченное заключением здоровье…

«Когда освободят брата?» — поднимаясь с табурета, спросил Гиря. Молодец, что напомнил, я о Фёдоре Николаевиче уж и забыть успел…

«Немедленно!» — ответил я с лёгким сердцем. (Тут врать — опасно, через короткое время он всё равно узнает, что соврали ему…).

И Гирю — увели.

Налюбовавшись столь трудно доставшимися показаниями бандита, я приказал привести Петренко — старшего. Через несколько минут его доставили в кабинет.

Всего часа три мы не виделись, а как изменился человек!.. Трясётся как банный лист, вздрагивает от малейшего шороха… Глаза воровато бегают по сторонам, в поисках лазейки для спасения… На затравленной фигуре — тень обречённости… Всего 180 минут в далеко не самой худшей из наших камер — и каков эффект!..

А если бы — 15 суток внутрикамерной обработки в ИВС?…

А — полгода в СИЗО?..

А — лет пять в «зоне»?!..

«Ну что, сучий потрох…» — с грозным видом начал я, но тут же спохватился (не та ситуация, тон не тот!), выбежал из-за стола, заторопился к нему с вытянутой для дружеского рукопожатия рукою.

Он отшатнулся, явно опасаясь, что опять буду бить его по глазам, но я успеваю словить его ладонь, крепко жму, радостно восклицаю: «Ну вот, Фёдор Николаевич, мы во всём внимательно разобрались, и оказалось, что вы — невиновны…»