Из записок сибирского охотника

Такой красавицы, клянуся!Нигде доныне не видал.Любить тебя — я признаюся,Сейчас полжизни бы отдал!..Умна ты, вижу, от природы;Чиста, как голубь, по сей день!Снося все бури, непогоды,—Родную молча терпишь лень.Судьба жестоко насмеялась

В твоем рождении — поверь;В дворцах создать тебя боялась,—К шатру, в степи, открыла дверь!..Она боялась шума света,Быть может, козней мировых!Дала тебе, вместо паркета,—Всю жизнь в кибитках путевых.Увы! твой рок скитаться вечно,Ковров пушистых не топтать;Быть может, «маяться» сердечно,

Разумной жизни не видать,Терпеть побои, жить обманом;Себя, скитаясь, унижать!..Питаться краденым бараном!..Глупцов гаданьем ублажать!..Не знать о мире и о боге.Его любви не понимать;Просить и клянчить на пороге,До гроба лепты собирать!..

Того ль, красавица природы,Достойна ты? — спрошу тебя!Кто в бури жизни и невзгодыТебя согреет не любя!..«Зачем ты Зара?» — повторяю:Тебе б колечко я надел!..Любя всем сердцем, — уверяю,К тебе б вовек не охладел…

Как ни малодушны строчки последнего куплета, тем не менее я не хотел их выбросить и оставил в том самом виде, как они написались тогда, когда еще я только что начинал жить и носил на плечах неполных 22 года жизни при такой неопределенной обстановке собственного бытия.

II

Воображая, что партионная команда давно уже на месте, я рассчитывал осмотреть за попутьем некоторые долины рек на поиски золота, но вышло не так: оказалось, что всю мою партию я догнал верст через 90 и волей-неволей должен был остановиться в Кыренском казачьем карауле. Дело в том, что кыренские казаки, по простоте сибирских нравов обрадовавшись пьяным партионным гостям, курили сами вино и продавали рабочим, едва ли не из каждого дома этого большого селения. Караульцы продавали эту своедельную дрянь, самосидку, как они называют, по 30 коп. за полведра. Значит, пей сколько хочешь, тут уже и душа меры не знает! Из такого безобразия вышло то, что вся моя партия остановилась в карауле и, кроме некоторых штейгеров и нарядчиков, не было решительно ни одного трезвого человека. Многие рабочие валялись на улице, во дворах и огородах в совершенном бессознании и скорее напоминали собою животных, чем людей. Что тут делать? Пришлось воевать с местными доморощенными властями не на шутку, потому что на все мои просьбы и официальные отношения они были немы, глухи и, пожалуй, бессильны; а бессильны потому, что эти пресловутые господа «зауряд», хорунжие и сотники, были сами мокрогубы и «собственноручно» сидели вино в своих огородах. Делалось это без всякой церемонии и опаски со стороны акцизной власти, так как приезжающих ревизоров они или задаривали, или били иногда до полусмерти и выпроваживали из своих владений; а когда наезжал суд — то, конечно, виновных не оказывалось и доморощенных приспособлений выкурки вина не находилось!.. Значит, нраву нашему не препятствуй! Пей вовсю — отвечаем!..

Положение мое было критическое. Но вот, встав однажды рано утром, я вышел на улицу, сел на завалинку и посматриваю. Вижу, болтаясь во все стороны, пробирается мой партионец Баранов и несет целый туяс (бурак, посуда из бересты) вина. Я перевернул форменную шапку кокардой назад; сбросил сапоги, вывернул форменное пальто наизнанку и сижу — думаю, что будет? Баранов кой-как подобрался ко мне и, не узнав меня, спросил:

— А что, брат, не хошь ли выпить?

— Давай, брат, спасибо!

Он подал мне туяс, я открыл крышку и немного попил, но потом незаметно выплюнул эту дрянь и спросил:

— Почем брал?

И — о горе! — тут узнал меня Баранов и хотел было бежать, но я поймал его за шиворот и запихнул в калитку, во двор.

— Говори, где брал вино?

— Не знаю, ваше благородие!

— Говори, а то я тебя выдеру.

— Хоть запори до смерти, а где брал — не скажу!..