Из зарубежной пушкинианы

Горький думал о снеге, о России, о доме. Дома, конечно, не было. Были одни бесконечные переезды, за окном менялся пейзаж. То двугорбый профиль Везувия с дежурным облаком над ним, то рыбацкие лодки у каменистого берега в «Марина пиккола» на Капри, то пушкинская церковь у Никитских ворот. В Италии не было снега, а в России не хватало солнца и становилось страшновато. Недавно он получил письмо из Парижа. Писал Алексей Толстой, приехавший из Москвы в Париж на конференцию. Уговаривал Горького быстрее приехать в Москву и окончательно там обосноваться. «Вы нужны дома, — писал Толстой, — а об остальном беспокоиться не надо. На руках будут носить». А писатель Зайцев из того же Парижа прислал письмо и, напротив, просил не торопиться в гости к Сталину и даже строчки Чуковского вспомнил: «Не хотите ли попасть прямо в пасть?»

С письма Толстого мысли почему-то перенеслись на сына. Максим был добрым, но непутевым. На днях вернулся из Америки. А зачем он туда ездил? И зачем гоняет на своей «альфа-ромео» по Европе? О чем думает, чего ищет? На память пришел приемный сын Толстого Федор, которого все звали Фефа, молодой талантливый нахал, физик, приятель Максима. Вот он знает, чего хочет. Много занимается, будет ученым, а ученые сейчас нужны, не то что наш брат, писатель. Фефа как-то зашел к нему в кабинет и предложил устроить Максима студентом-заочником в Московский автодорожный институт. Дескать, знает и любит автомобиль, пусть совершенствуется, получит профессию. Горький поддержал. Почему бы и нет? Пусть приткнется хоть к чему-нибудь, а это дело полезное. А про себя подумал, вряд ли что из этой затеи получится. Максима он знал. А Фефа горячо взялся за дело. Отправился в приемную комиссию и сдал Максимовы документы. Там посмотрели. «Пешков… Максим Алексеевич… А где же адрес, по какому адресу высылать задания?» Фефа спокойно ответил: «Италия, Сорренто». Члены комиссии раскрыли рты и только тогда поняли, о ком идет речь. Максим был немедленно зачислен. На виллу в Сорренто стали приходить из Москвы конверты из грубой серой бумаги с чернильными штемпелями автодорожного института. Прошел семестр, а Максим и не думал заниматься. В Москве Фефа напомнил ему о заданиях. И тот ответил, неторопливо и окая, подражая отцу: «Понимаешь, эти задачи какие-то особые. Я одну Эйнштейну показал. Он сказал, что решить невозможно».

Горький смотрел в сад. Старый Зилотти подметал песчаную дорожку, ведущую к балюстраде и обрыву над морем. Дома в Сорренто стоят высоко, вырастая из скал. С площадки у балюстрады был виден весь залив, берег Сорренто справа, Кастелламаре и Неаполь напротив… В Москве ему не раз намекали, что неплохо бы написать о Сталине. И хоть считалось, что они дружат, писать о Сталине не хотелось. Как-то не получалось. А в том, что он боится Сталина, трудно было признаться даже себе. Что за человек Сталин, что у него на уме? И снова вспомнил приятеля Максима. Как-то Максим с друзьями собрались у них в Москве. Позже пришли Толстой с Людмилой, Фефа и еще гости. На веранде накрыли чайный стол. Было шумно и бестолково. Толстой рассказывал о Париже; выпучив глаза и размахивая салфеткой, смешно изображал ссору Бальмонта с женой. И уже совсем поздно приехали Сталин и Ворошилов. На веранде стихло. Сталин сел рядом, не спеша раскурил трубку. Заговорили о новом романе Уэллса, спросили мнение Сталина. Тот ответил, что не читал. И вот тут нахальный Фефа неожиданно выпалил: «В таком случае вы не Сталин, а Отсталин». Над столом повисла мертвая тишина. Было слышно, как бьется оса в оконное стекло. Видавший виды Толстой, не прожевав кусок во рту, с изумлением смотрел на сына. А Сталин, выдержав паузу и выколотив погасшую трубку в блюдце, спокойно ответил, обращаясь почему-то не к Фефе, а к Толстому. «Он прав. Отстал я очень. Столько работы, что читать не успеваешь…» И вздох прокатился над столом. Все заулыбались и задвигались. Толстой, как ни в чем не бывало, отпил из стакана и проглотил застрявший кусок… Последнее время Горький почему-то часто вспоминал этот случай, и каждый раз это было неприятно. Ведь вот же молодой физик смог, хоть и случайно, хоть и по глупости, да и не по делу… А вот он смог бы?