— Война, которая нам предстоит, ваше высочество, будет долгой и изнурительной: не для меня, — ведь я уже тридцать лет не снимаю доспехов, а для вас — вы все свои пятнадцать лет ходите в бархате. Вам придется сразиться с двумя врагами, имя каждого из которых заставило бы содрогнуться великого короля. Но коли уж вы вытащите шпагу из ножен и вынесете знамя из Сен-Дени, вы не вложите шпагу обратно в ножны и не вернете знамя на место, прежде чем не похороните в земле Франции первого из ваших врагов — Жана Бургундского и не выгоните вон с французской земли другого вашего врага — Генриха Английского. Вам придется многое испытать. Ночи, когда вглядываешься во тьму, холодны, а дни, когда сражаешься с врагом, — смертоносны; такова жизнь солдата, ради нее вам придется отказаться от изнеженной жизни принца. И это не какой-нибудь час турнира — это дни и дни боев, и это не какие-нибудь два-три месяца вылазок и стычек — это годы и годы борьбы, сражений. Подумайте об этом хорошенько, ваше высочество.
Дофин молча отстранил руку Танги и направился к солдату, который дежурил в одной из башен Бастилии; дофин снял со стрелка его пояс и надел на себя, взял у него лук и произнес, обернувшись к удивленному Дюшателю, с твердостью, какой никто за ним не знал:
— Отец мой, я полагаю, ты будешь спокойно спать, покуда твой сын будет стоять на часах впервые в жизни.
Дюшатель собирался было ответить дофину, но тут у стен Бастилии разыгрались события, которые дали иное направление его мыслям.
Шум, услышанный ими несколько минут назад, все нарастал, на улице Серизе взметнулось пламя, однако невозможно было разглядеть тех, кто производил шум, равно как выяснить истинную причину яркого огня, ибо улица шла наискосок и высокие дома загораживали собравшихся там людей. Но тут из общего гула вырвались более отчетливые крики, и какой-то человек, полуодетый, кинулся, взывая о помощи, с улицы Серизе на улицу Сент-Антуан, За ним по пятам гнались несколько человек, "Смерть, смерть арманьяку, убить его!" — кричали они. Во главе преследователей этого несчастного можно было узнать мэтра Каплюта: он был бос, на плече у него, как всегда, лежал большой обнаженный окровавленный меч, который он придерживал обеими руками, на голове красовалась шапка с лентой цвета бычьей крови. И все-таки беглецу удалось бы уйти от преследователей: страх придавал ему сил, и он бежал с нечеловеческой быстротой. Достигнув угла улиц Сент-Антуан и Турнель, он оросился за угол дома, но тут споткнулся о цепь, которой каждый вечер перегораживали улицу. Пошатываясь, он сделал еще несколько шагов и упал так, что его можно было заметить со стен Бастилии. Преследователи, которых его падение предупредило о преграде, кто перепрыгнул через нее, а кто прополз под ней, и он увидел, как у него над головой блеснула меч Каплюша. Он понял, что настал его конец, и с криком: "Пощады!", обращенным не к людям, а к Богу, встал на колени.
С того момента, как ареной всего происходящего стала улица Сент-Антуан, ни одна мелочь не ускользнула от взоров Танги и дофина. Особенно взволновало это событие дофина, он еще не привык к подобным зрелищам и весь дрожал, а с губ срывались какие-то нечленораздельные звуки. Когда же арманьяк упал, а Каплют занес меч над его головой, дофин выхватил стрелу из колчана и быстро приладил ее к тетиве. Трудно было сказать, что раньше достигнет своей цели: меч Каплюша или стрела дофина, хотя разница в расстоянии была значительная. Но тут Танги поспешно выхватил у дофина стрелу и переломил ее пополам.
— Что ты делаешь, Танги? Что такое? — дофин топнул ногой. — Разве ты не видишь, что эти люди собираются убить одного из наших? Бургундец убьет арманьяка.
— Пусть умрут все арманьяки, ваше высочество, но ваша стрела не должна обагриться кровью этою человека.
— Танги, Танги! О, взгляни!..
Танги вновь бросил взгляд на улицу Сент-Антуан: голова арманьяка валялась шагах в десяти от его тела, а мэтр Каплют, в то время как с его меча капала кровь, спокойно насвистывал мотив известной песенки:
- Взгляни же, Танга, взгляни, — плача от ярости, говорил дофин, — если б не… если б не ты!.. Взгляни же…
— Да, да, я вижу, — отвечал Танги, — но, повторяю, этот человек не должен был умереть от вашей руки.
— Богом заклинаю, кто он?
— Этот человек, ваше высочество, — мэтр Каплют, палач города Парижа.
Дофин низко опустил голову, руки его бессильно повисли.
— О кузен мой, герцог Бургундский, — глухо сказал он, — не хотел бы я, даже ценой сохранения четырех самых прекрасных королевств христианского мира, использовать людей и средства, какими пользуетесь вы, чтобы отнять у меня то, что мне осталось.