Изабелла Баварская. Приключения Лидерика. Пипин Короткий. Карл Великий. Пьер де Жиак

Карл прочитал роковые слова, вынуждавшие законное право идти на соглашение с силой. Он взял в руки перо, чтобы поставить свою подпись, но в ту минуту, коща он уже готов был написать те несколько букв, которые составляют его имя, он вдруг подумал о том, что каждая из них будет стоить ему французской провинции, Тоща он отбросил перо, в отчаянии схватился за голову и горестно воскликнул:

— Милосердный Боже! Смилуйся надо мною!..

Уже около часа его одолевали бессвязные мысли; он пытался ухватиться за что-то, хотя бы отдаленно напоминающее определенное человеческое желание, но его возбужденный мозг не в силах был ни на чем сосредоточиться: одна мысль, ускользая от него, будила тысячи новых мыслей, никак с нею не связанных. Карл чувствовал, что в этом кошмарном бреду остатки разума вот-вот покинут его, и он сжимал голову обеими руками, словно силясь его удержать. Земля уходила у него из-под ног, в ушах шумело, перед закрытыми глазами мелькали огни; он чувствовал, как на его лысеющую голову обрушивается адское безумие и уже грызет череп своими беспощадными зубами.

В эту страшную для Карла минуту дверь, охранять которую было доверено де Жиаку, тихонько отворилась, и в комнату бесшумно, как тень, проскользнул молодой человек. Опершись на спинку кресла, где сидел старик, он сочувственно и с почтением посмотрел на него, потом склонился к его уху и прошептал всего два слова:

— Отец мой!..

Слова эти произвели магическое действие на того, к кому они были обращены; при звуках знакомого голоса Карл широко распростер руки, не разгибаясь, приподнял голову, губы его задрожали, глаза смотрели неподвижно: он не смел еще обернуться назад — так он боялся, что голос этот ему только почудился и что на самом деле ничего не было.

— Это я, отец мой, — снова произнес ласковый голос, и молодой человек, обойдя вокруг кресла, бесшумно опустился на колени у ног старика.

Король какое-то время смотрел на сына блуждающим взором, потом вдруг с криком обвил его шею руками, прижал его голову к своей груди и прильнул губами к белокурым кудрям с любовью, походившей на неистовство.

— О!.. О мой сын, дитя мое, мой Карл!.. — шептал старик прерывавшимся от плача голосом, и слезы лились у него из глаз. — Любимое мое дитя, это ты, ты!.. В объятиях старого отца твоего!.. Да правда ли это?.. Правда ли?.. Говори же еще, говори…

Потом, отстранив голову сына, он вперил в него блуждающий взгляд. Юноша, который был не в силах вымолвить ни слова, так душили его слезы, улыбаясь и плача одновременно, сделал отцу знак головою, что он не ошибается.

— Как ты сюда попал? Какими путями добирался? — спрашивал старик. — Каким опасностям подвергал себя ради того, чтобы меня увидеть? Будь же благословен, дитя мое, за твое сыновнее сердце. Да благословит тебя Господь, как благословляет тебя твой отец!

И несчастный король снова покрыл лицо сына поцелуями.

— Отец, — сказал ему дофин, — мы были в Мо, когда узнали о переговорах для обсуждения мирного договора между Францией и Англией. Но нам было известно также, что из-за болезни вы не могли принять в них участия.

— Как же ты узнал об этом?

— Через одного друга, преданного и вам и мне, отец мой, через того, кому поручено охранять по ночам эту дверь…

И юноша указал на дверь, через которую вошел.

— Через де Жиака? — в испуге спросил король.

Дофин кивнул.

— Но ведь он человек герцога! — продолжал король едва ли не в ужасе. — Быть может, он и впустил-то тебя для того, чтобы тебя же предать!..

— Не тревожьтесь, отец мой, — ответил дофин, — де Жиак предан нам.

Уверенный тон, каким говорил дофин, успокоил короля:

— Значит, ты узнал, что я здесь один… и что же?

— Мне захотелось повидать вас, и Танги, у которого тоже было важное дело к мессиру де Жиаку, согласился меня сопровождать. К тому же для большей безопасности к нам присоединились ещё два храбрых рыцаря.

— Назови их, чтобы я сохранил их имена в своем сердце.

— Мессир де Виньоль, именуемый Ла Гиром, и Погон де Ксантрай. Нынче утром, в десять часов, мы выехали из Мо, обогнули Париж со стороны Лувра и там сменили лошадей, а с наступлением ночи были у ворот города, где нас ожидают Погон и Ла Гир. Письмо мессира де Жиака служило нам охранной грамотой, и никто ничего не заподозрил. Так я добрался до этой двери, де Жиак отворил мне, и вот я здесь, отец мой, у ваших ног, в ваших объятиях!