Избегнув чар Сократа…

Мне не бывает скучно. Печаль-тоска – святое дело, но скука – что за хрень?!! А уж здесь-то! Когда-нибудь я пожалею о здешней свободе, о безбрежном времени. Сколько прочитано в уединении моих сосен! И мне плевать, что кто-то не въезжает, чванится своим… гендером! пусть пойдет… Я – сама по себе, и моя жизнь – не хрень с ботвой. Грубо? Да. Могу, умею.

Тра-ля-ля.

Что за поразительные места встречаются у Великих! У Ницше! Слежу за его суждениями и жажду простого решения, ибо "истина проста", по уверениям наших мудрецов. Как бы не так! Точно грузчик ворочает и перетряхивает он глыбы своих мыслей, всякообразничает, заводит и выводит.

– Нельзя счесть праздным вопрос, – замечает где-то, – не нашел бы Платон, избегнув чар Сократа, еще более высокий тип философствующего человека, тип, который теперь навсегда утрачен для нас.

Вот так. Неотразимые чары Сократа огрузили ученика признательностью в виде томов "Диалогов" с тридцатью шестью беседами между Сократом и всякими-прочими, дабы возвысить Учителя. На это он положил жизнь, и , возможно, задержал развитие человечества. Прогнулся чел под Сократа – и упустил тропу озаренных сокровений. Трагедия античной мощи. А все только блеют: ах, Платон, ах, Сократ! Не догоняют, что ли? Что происходит, когда что-то происходит?

Марина!

Приезжайте, ведь Новый год!

По этому случаю маленькое поручение. Не забудьте о гостинцах для ребятишек, моих верных друзьях и заступниках. "Тетя Аннета хорошая, тетя Аннета хорошая…" – перечат они матери, когда та распоясывается за стенкой. Обиды я не держу, при мне молчит и ладно. Так для мальчугана подошел бы автомобильчик, фонарик и перочинный ножик (или ножик не надо?) – тогда солдатики. Для девочки, конечно, ленты-кружево и кукла с приданым. И что-нибудь столично-сладкое для обоих.

Елку срубим на поляне, привезем, нарядим, зажжем свечи. Эх! Одно только… помните «В лесу родилась елочка?». Окончание:

А после нашу елочку

В помойку отнесли,

Давай, смотри, метелочка

Веселенькие сны…

Извините.

А хотите, будем гадать на суженого-ряженого, на заговоренной воде? Приезжайте.

от Аннеты 18 декабря

Худо мне, Мариночка, совсем худо. Что произошло сегодня, час тому назад, в день моего рождения? Не знаю, не понимаю ничего.

Вчера рано утром Иван завел машину и уехал. Далеко? – неизвестно. Был ясный зимний денек. Я сбегала на лыжах, заглянула на буровую, постояла, стуча ботинками, – не появилась ли нефть? Иван не вернулся. К вечеру закачались сосны, засвистел ветер, метель понеслась в разные стороны. Ивана не было. Вот, кажется, фырчит машина… нет, это печи гудят, вьюга воет. Вот идет! Нет, это мурлычет котенок. Другие машины светили фарами, другие моторы слышались сквозь буран. Мы сбились в общей каморе в молчаливой тревоге. Страх – ожидание зла. Его может и не произойти, а человек изглодан ожиданием, пространство жизни его сгорело.

Так мы сидели, пока не заснули дети, и долго беседовали потом.

Утро пришло хмурое. Дорог как небывало, сугробы поднялись под самые окна. Расчистили тропку для наших школьников, попили чаю. Я засела за работу. Рая стукнула в стенку "За молоком", и вновь стих огромный дом, пустыня, с единственной живой душой, моей, именинницы. Вдруг ухо насторожилось – мотор? Ближе, ближе, и зеленый капот нашей "Газели" качнулся у калитки.

– Иван!

А он и вот он, горячий, морозный, пропахший бензином. Никуда бы его не отпустила, никому бы не отдала!

– Почему не звонил, почему не звонил?

Бережно сняв с плеча мою руку, он вложил подарок, золоченую ложечку с ясной цветной эмалью. Вот зачем он гонял в город, пробивался снегами, чуть не замерз, как ямщик в чистом поле!

Поющая нежность обвила меня, чуть-чуть и поплыла бы по воздуху прекрасной мелодией… Так я стояла, прижав руки, боясь вспугнуть свою радость, он же давно исчез, Иван-царевич, помчался на буровую как на свидание.

После обеда мы втроем сидели в камералке. На мне был любимый малиновый свитер и зеленые брючки длиной чуть ниже колена, с разрезиками по внешним швам, за что местные модницы окрестили их "недошитыми" и спешно нашили точно таких же. Иван по-хозяйски развалился за столом у самой двери, хмельной и лукавый, а Рая – Рая наслаждалась, простая душа, его благополучным возвращением, его превосходным расположением духа.

Идиллию нарушил Людвиг.

– Нефть идет, Николаич, – сказал он, входя с мороза в затертой телогрейке, ватных штанах, рассевшихся грязных валенках. – Пена мазутная, в точности. Глянь, как перепачкался.

Я захлопала в ладоши.

– Ура! Это для меня, ко дню рождения. Чем не производственный подарок?!

– У тебя рождение, Ляксевна? Вот не знал. Поздравляю. Давай бог здоровья, как говорится, богатства и хорошего жениха.

– А богатства зачем? – рассмеялась я.

– Сама золото, – подхватил он. – Высшей пробы, как говорится.

– А ты откуда знаешь? – расхохотался Иван.

Людвиг смутился, мельком взглянул на Раису.

– Где уж нам… султанaм, – пробормотал в сторону.

– Что? – невнятно обеспокоилась Рая, но он уже направился к двери.