Избяной

Забормотала молитву, путая слова: «Именем священномученика Киприана прогоняю, одолеваю, и уничтожаю от себя всякое зло. Господи Всемилостивый, огради маму… то есть, рабу Твою Катерину Негубину святыми ангелами Твоими и молитвами великомученика Киприана и мученицы Иустиньи, и святого Николая Чудотворца, и других святых Твоих и угодников Твоих. Услышь мою просьбу и помоги мне, грешной и недостойной. Спаси рабу твою Катерину Негубину из деревни Клятовки, что живёт в третьем доме по улице Запрудной. Не позволь ей умереть, защити от старого чёр… от Избяного и утром, и днём, на зорьке, на закате, и на сон грядущий. Аминь».

Даше вдруг вспомнились слова матери о том, что спастись от домового можно бранью либо крестным знамением, а молитв он не боится. Ещё можно повесить на стену мёртвую сороку или воткнуть над дверью нож. Убивать сороку не хотелось, за что ж её убивать, пусть себе летает. А за ножом надо идти через горницу, а там дед. Что-то он сегодня беспокойно спит, ворочается. Вдруг да проснётся? Пристанет с вопросами: зачем поднялась ни свет ни заря да куда бегала, где так платье измяла, почему волосы мокрые, всклокоченные…

Придётся обойтись без ножа. Даша осенила себя крестным знамением, обругала Избяного по-матерному и перекрестила в комнате все углы. Под лавкой шумнуло. Простучали дробным стуком невидимые башмаки. Скрипнула дверь.

Даша сладко рухнула на кровать и через минуту уже спала, улыбаясь во сне Фёдору, который теперь её и больше ничей.

А утром деда нашли на печи мёртвым.

По поверью, перед смертью хозяина домовик показывается кому-то из домашних в его шапке. Шапка у деда была рыжая, лисья. А прошлой зимой износилась, Григорий отдал ему свою, а себе купил новую. Надо было молиться не только о маме, а обо всех живущих в доме, с раскаянием думала Даша. За деда она поквитается, дай срок… Избяной получит сполна.

* * *

Свадьбу, назначенную на Покров, перенесли на Маслену. Даша вела себя как полагалось просватанной девушке: улыбалась Стёпке, ни в чём не перечила отцу, привечала дядьку Митрия с Агафьей Семёновной, когда они захаживали в гости. А к Рождеству живот уже нельзя было спрятать. Дарья и не прятала. И улыбалась издевательски жениху, над которым насмехались все кому не лень: ехал прямо, да попал в яму.

Степан вымазал негубинские ворота дёгтем и отказался жениться на паскуднице. Так и сказал, припечатал на всю деревню стыдным словом. Дарья промолчала. А ночью собрала вещи в узелок и ушла к Федьке Офицерову.

Федька не моргнув глазом выслушал от Дарьиного отца всё, что полагалось говорить в таких случаях, и женился на единственной дочери Григория Негубина. Приданого за ней Григорий не дал, жить в своём доме не позволил. А Фёдору и не нужно было приданого, нужна только Даша, а больше никто.

Просить у председателя машину Фёдор не стал: за неё платить надо, а денег лишних нет. В Котлов отправился пешком, вернулся на такси, на глазах у всей деревни посадил в него беременную невесту и отвёз в котловский загс. Расписали их сразу: Даше весной рожать, тут не до церемоний.

Не было ни золотых колец, ни гостей, ни подарков. И свадьбы не было. Какая свадьба с животом? Расписались и ладно. Зато всё у них с Фёдором по закону, никто не посмеет упрекнуть.

А ночью в дверь офицеровской избы загрохотали тяжёлыми кулаками.

– А?.. Кто? – вскинулась Даша.

– Подымайся скореича, беги в дом! Мать помирает! Беги, сказал!

Дарья узнала голос отца. Торопливо оделась и, придерживая обеими руками живот, поспешила к родительскому дому.

Григорий мерил избу шагами, не глядя на дочь. Прибежавшего вслед за ней Фёдора молча вытолкал в сени. Не находя себе заделья, подлил в лампадку масла. Расправил на столе ладонями скатерть. Задёрнул на окне занавеску. Катерина приподнялась на постели, проговорила-прошелестела: «Ты бы лёг, Гришаня…Половицы под тобой скрипят, спать не дают… Мне полегче вроде стало».

Григорий кивнул головой, соглашаясь. Присел к столу, положил на него голову и уснул. Дарья просидела у материной постели всю ночь, гладила по руке, целовала в холодную щёку и просила: «Маменька, поживи ещё маленечко, зачем тебе умирать? Я тебе внука рожу, он толкается уже, на белый свет просится, а я его уговариваю, рано, мол, сыночек, погоди пока». Она не помнила, о чём говорила матери в её последнюю ночь, за что просила прощения. Катерина проваливалась в забытьё, а приходя в себя бормотала страшное про домового, что чужим в избе он житья не даст. А коли прогнать не сумеет, так и вовсе загубит.

«Кого загубит? Кто чужой, мама? Федя? Он муж мой законный, мы с ним в загсе расписаны, и свидетельство есть, с печатью» – говорила матери Даша. И слышала в ответ непонятное: «Дочка твоя – чужая».

Почему мать называет её дочку чужой? Откуда знает, что родится девочка? В котловской больнице Даше сказали, что у неё будет мальчик. Фёдор ошалел от счастья, а Даше хотелось девочку. Может, ошиблись врачи?