Избирательный долг

Вот почему когда Гундосов удалился в свой кабинет лечиться спасительной настойкой, Кисточкина не смогла скрыть ликования. Она расплылась в широченной ядовитой улыбке, до смерти напугавшей пятилетнюю девочку, державшуюся за руку своей мамы-избирателя. В штате избирательной комиссии данного участка Кисточкина числилась секретарем, и судьба, казалось, дала ей шанс отомстить, наконец-то, ненавистному начальнику. Еще загодя она решила, что подставит ножку Гундосову на выборах, и с самого утра пристально следила за процессом, моля небеса о том, чтобы они подарили ей такой шанс. Но небеса, казалось, не слышали ее злорадных и мстительных молитв. Кисточкина уже находилась на грани отчаяния, когда в помещение вошел Шума. Едва он переступил порог участка, как завуч поняла – само Провидение привело сюда этого пухлого головастика, работающего на огнеопасных парах, способных воспламениться не хуже, чем отрыжка у Змея Горыныча.

Пока между Шумой и Сопелко только начал завязываться диалог, Кисточкина незаметно достала из своей сумочки мобильный телефон и все дальнейшие события зафиксировала на вмонтированную в него видеокамеру. Телефон был старым, камера слабенькой, а расстояние большим. К тому же у оператора отсутствовал должный профессиональный навык. Запись получилась нечеткой, но кое-что на ней разглядеть все-таки было можно. На всякий случай Кисточкина решила никому не говорить о своем первом режиссерском опыте и приберечь дебютный показ до более подходящих времен и обстоятельств. Главной цели она добилась – теперь у нее в руках находился отличный компромат. Оставалось только ждать, как повернется дело, и использовать его с наибольшей выгодой.

Пенсионер Петрович обо всем этом, конечно, не догадывался. Но он четко, по-военному, исполнял свою миссию. Под его наблюдением злосчастная урна все-таки была перенесена в крайнюю кабинку для голосования. Изоляция получилась не совсем законной, но ввиду неординарности обстоятельств никто из членов избиркома перечить этому не стал. Вооружившись отнятой у уборщицы шваброй, Петрович вошел в кабинку и встал на посту возле изгаженной урны. Наблюдатели от других партий тут же подняли вой на все голоса, требуя от работников избиркома немедленно вывести Петровича за пределы кабинки, чтобы он там чего-нибудь не «нахимичил». Пенсионер отчаянно сопротивлялся, умело лягался ногами и даже кричал, храбро размахивая перед собой шваброй, что начнет стрелять на поражение. Позже некоторые впечатлительные особы, склонные к полету фантазии, уверяли, что пару предупредительных выстрелов в воздух Петрович все-таки сделал. Скептики придерживаются иного мнения, хотя и признают, что несколько подозрительных выхлопов во время борьбы со стороны Петровича, действительно, раздалось. Как бы то ни было, но воинственный пенсионер долго и упорно отказывался выходить из кабинки, мотивируя это тем, что в нее может войти кто-нибудь с другой стороны и стянуть или подменить урну.

Коллеги-наблюдатели, которых тоже крайне интересовала судьба обесчещенной урны, с Петровичем согласились. Однако так и не сумели решить, кто из них и с какой стороны кабинки будет ее охранять. Вскоре нашли компромисс. С согласия Кисточкиной Петрович отдернул занавеску, чтобы все видели урну, и, сжимая в руке верную швабру, встал на часах у входа в кабинку. Тем самым он вызвал всплеск негативных эмоций у уборщицы, до этого момента не терявшей надежды вернуть свое верное орудие труда. Впрочем, ее возмущения никто не увидел. Умудренная опытом старушка предварительно заперлась в школьной кладовке, а уж потом по народному, поминая законодательную систему в целом и Петровича в частности, вполголоса излила свою душу, предусмотрительно завесив тряпочкой висевшую в углу икону и помогая себе энергичной жестикуляцией рук. Зато теперь урна находилась под неусыпным контролем дотошных наблюдателей. Некоторые даже фотографировались подле нее на память под недовольное бормотание Петровича, которому перспектива превращения в антикварную декорацию явно не нравилась.

– Это не выборы, а просто концерт какой-то, – возмутилась одна из избирательниц, которой Петрович шваброй решительно преградил дорогу в кабинку, велев идти в соседнюю.

– Нет, дорогуша, это еще не концерт, а только прелюдия, – тихо пробормотала про себя, ехидно ухмыляясь, Кисточкина. – Концерт будет вечером, когда начнется подсчет голосов.

А в это время ничего не подозревающий Гундосов, запершись на ключ в своем кабинете, стопка за стопкой лечился рябиновой настойкой, надеясь на то, что скоро уснет, а когда проснется, самое страшное будет уже позади.

***