Избранная лирика

Вы давно лежите на дне.

Отзовитесь, хлопцы, со дна,

Борька Цыган и Васька Пятак,

Огольцы, забияки, братцы,

Я – Шестина из дома семнадцать, Вы меня прозывали так.

В том жестоком дальнем году,

Чтоб не лечь на блокадном погосте, Уезжали вы –

Кожа да кости –

И попали под бомбу на льду.

Непроглядна в путину вода,

Не проснуться погодкам милым, Их заносит озёрным илом

На года,

на века,

навсегда...

Память

1

Я себя не перепеваю,

Хоть опять о том же пою...

Я иду по блокадному краю,

Через душу иду свою.

Там ходить мне до смерти самой –

Так дружками велено мне...

Там ведь жил я когда-то с мамой, На опасной жил стороне.

Эту жизнь среди гула и гуда

Всю метелью заволокло...

Всё, что добро во мне, - оттуда; Всё, что честно, - тогда пришло.

2

Я вспоминаю Колпинскую улицу

С домами деревянными, сараями, С объезженной булыжной мостовой, С её травой, совсем провинциальной, И с голубятнями до облаков...

Я вспоминаю Колпинскую улицу

За то, что жили там три мушкетёра, На ней дружили, пели и дрались...

В испанке с алой кистью – это Васька; Исаак – чудак с миндальными глазами; А я – в бушлате, с духовым ружьём.

Исаак погиб в блокаду в сорок первом; На Ладоге ушёл под воду Васька, Переправляясь на барже военной; На Колпинской я прожил много лет.

Меня любили там и обижали.

Меня ласкали там и презирали.

Я зло сносил там и ценил любовь...

В дни горестей моих и неурядиц

Я словно видел вас, Исаак и Васька, Вы говорили: «Брось ты, не горюй!

Ты чаще вспоминай, как мы дружили, Как мёрзли мы, как непреклонно жили, -

Ведь ты живёшь за нас и за себя...»

Я знаю это – жить не просто мне.

3

Мы жестокость видели, - наверно, потому мы не жестоки.

Жили мы в кольце, в блокаде – до сих пор нам снятся лишь дороги.

(Добрые, пустынные и шквальные –

Пусть любые, только были б дальние!) Жалких слов друг другу не бубнили.

Хоронили мы друг друга, хоронили...

Ну, а если разобраться в сути –

Мы ведь удивительные люди:

Нам за тридцать ныне, а ведь до сих пор

Мы всё те же мальчики блокады, Нежны, неподкупны угловаты...

Вечны предо мной, как кинокадры, -

Детство... дым... в огне Печатный двор...

В Колпине 41-го года

Как щемяще стучат каблуки

У красавицы двадцатилетней

На асфальте,

Где день свой последний

Повстречали когда-то стрелки; Где когда-то, как чижик, мала, Сандружинница кашу несла

Для подружек своих с ротной кухни, Вдруг снаряд просвистел

Да как ухнет!..

На асфальт уронила ведро,

Растекается жидкая соя,

На коленях над кашею стоя,

Плачешь – гибнет такое добро!

Здесь пристреляна каждая пядь, Немцы бьют из-под Красного Бора, И не скоро ещё,

Нет, не скоро

Обратятся их армии вспять.

Здесь, пальто подпоясав ремнём, В коверкотовой праздничной кепке

Встали насмерть

Под смертным огнём,

Встали насмерть,

Бессмертны и цепки,

Не солдаты пехотных полков,

А ижорцы, придя от станков.

Небо сыплет свинцовой бедой,

Вижу смерчи я, в прошлое глянув...

Ах, какой ещё там молодой

И красивый комбат Водопьянов!

Ивы матово светят во мгле,

У асфальта растущие ивы...

Как хочу я, чтоб были счастливы

Дети павших на этой земле!

А вдали всё стучат каблуки

У красавицы двадцатилетней

На асфальте,

Где день свой последний

Повстречали когда-то стрелки.

* * *

За цельность

Убеждённо я стою:

Коль яблоко –

Так только налитое;

Коль чувства –

Так все сразу, по шестое,

А коли смерть –

Так жизнь прожив свою.

Я, было, жил, играя и двоясь, Одно не съев, уже другим давясь, И тропами петлял, презрев дорогу...

И в этом оказалось мало проку.

А пращур завещал мне

Широту;

Его супруга, женщина седая,

Порой от этой широты страдая, Мне завещала добрую мечту.

Всё это так –

Не притча и не сказка;

Дед не солгал,

И бабка не лгала –

И русская исконная закваска

В характер современника легла.

А ведь не будь характера такого –

Не знаю,

Плыть ли в дали заревой

Хоругвям над полынью Куликова, Знамёнам над берлинской мостовой?

* * *

Пахнет тёмная чаща тёплой смолой еловой, Пахнет июльский ветер дальней волной солёной, Солнцем полуденным пахнут ветви сосны суровой, Девичьим тихим дыханьем – мой березняк зелёный.

Если бы стал я незрячим,

Если бы ночью туманной

В тёмные дали чужие меня бы враги увели, Я бы нашёл тебя, Родина, по запахам нежным и пряным, Что до меня долетели б от ивовой русской земли.

* * *

Сорокалетние вдовы –

Отечественной солдатки –

Были уста их медовы,

Были их ночи несладки...

Время

Мололо тяжёлыми жерновами.

Господи боже мой, что оно сделало с вами!

В белых косынках шамкающие старушки

На пенсионный свой харч покупают чекушки, В глиняной миске груда картошки варёной, Каждой старушке налито по рюмке гранёной; Чокнутся ладно, никто не зевает, не мнётся –

Так их солдаты пивали когда-то с морозца.

Вот затевают беседу разом все, просто: Вмиг осудили завмага Прокопья-прохвоста; Погоревали, что стали тяжёлыми ноги, Дружно решили, что нынче бесчувственны снохи...

Ну, а позднее, когда их чуть-чуть разобрало, Вспомнила Марья, как своего собирала, Как собирала, как причитала горюче, Как провожала до переправы на круче...

Отодвигаются в сторону хлеб и капуста, Губы поджаты уже не сердито, а грустно.

И запевают

Надтреснутыми голосами

Песню военной поры,

Мешая слова со слезами...

* * *