Избранники Смерти

— Да сука-то брехает, да не укусит, — не меняя спокойного, безмятежного тона ответила Ханна. Только глаза сверкнули. — А вот кобелей я, княгиня, и правда боюсь.

— То-то вокруг тебя кобели так и вьются, — тяжко дыша, зашипела на нее Эльжбета. — Верно, на страх идут. А ну, помоги мне подняться, душегрейку поправь.

Ханна подняла княгиню с постели, принялась хлопотать вокруг нее.

Кругла стала княгиня. В двери пройдет ли. Того гляди родить ей, вот и бесится, злится. Сама знает, что нужна она Чернцу, пока дитя носит, а как родит — кто знает, что может приключиться.

— Что вам всем в этом саду проклятом? — не унималась Эльжбета. — Только что и выгнал цветочки по холоду супруг, да что мне с тех цветочков. Выставился, силу показал. Скука смертная.

— Не зови, матушка Эльжбета, Безносую. Скоро срок тебе, некстати такую гостью на порог звать, — спокойно попросила Ханна.

Надзея усмехнулась, когда княгиня схватила лекарку за черный платок и дернула к себе, поставив лицом к лицу:

— Не тебе мне о сроке напоминать, паскуда. Подстилка княжеская. И так ты мне хуже сторожа. Нагляделась я за зиму на ваши глупые рожи.

Эльжбета выпустила платок Ханны, отвернулась, спрятала лицо в ладони.

— Тошно от вас, вороны проклятые. Тоска.

— Так, может, уж на базар скоморохи приехали, — предложила Надзея. — Или сказитель какой. А может, словник шатер свой притащил, мы бы и позвали…

— Да хоть бы и ветра лысого, лишь бы не с вами, падальщицами, в одном дому, — скривилась Эльжбета.

— Вот и славно, — раздалось из дверей. Княгиня Агата вошла, и показалось на мгновение Надзее, что будто бы выше стала она ростом, крепче статью. Словно кто вдохнул жизнь в поблекшую за зиму старую княгиню. Да какую старую — моложе Владислава Чернского была матушка Эльжбеты.

— Что ж ты славного углядела? — капризно бросила матери княгиня.

— Певца я для твоего развлечения привела. Да сказителя. На кухне кормят. Как нагуляешься, станем песни слушать.

Глава 48

— Старые это песни, мил человек. Я не я, да кобыла не моя. Не ездил, говоришь, со мной в Бялое?

Владислав потянул еще раз за колдовскую петлю, проверил, крепко ли сидит на мысленном его заклятье, как на крючке, бородатый гость.

— И не видел, как разбойнички твои меня и Игора моего едва не зарезали?

— Не ездил, княже. Не… видел.

Говорил возчик медленно, тягуче, словно в полусне.

— Не могли они… тебя резать.

— А кого? — Владислав медленно потянул мысленную ниточку. Выскочили, словно бусинки, капельки воспоминаний. Вот и косматый закраец, которого Игор убил, вот и разбойнички с железными ножами, играют, забавятся, готовятся на дело идти. Услышал, как сквозь воду: «Так кто поедет куме пособить?»

— Конрада-книжника, — вяло пробормотал возчик.

— Этак ты на милость мою ответил, Славко? — шепнул Влад, задумавшись о своем, но околдованный возчик принял это за вопрос и забубнил:

— Думал я, выбросил ты меня. Наталка выгнала, к отцу убежала, все словами называла злыми — и уродом, и проклятым, и мертвяком. Как с такими руками в дому сидеть тяжко, а выйти — смеются или жалеют. Не знаешь, что больнее. Не стал я дожидаться, пока в петлю полезу. Гневался я на тебя, князь, крепко. Что взял силу мою, забрал, топи отдал, а потом и забыл. Ушел я в лес. Думал, найду сук покрепче, да на нем и удавлюсь, да только набрел на Лесной город. Много там злых, недовольных, тех, кому Черна под твоей жесткой рукой не в радость. Не на базаре промыслить, что плохо лежит, ни дома обнести, ни девку облапать… Многие думали, что топью ты повелеваешь. И сам я так думал.

— Вот оно как? — Князь потрепал возчика по чубарой голове. Не хотел жалеть, не к лицу мужику жалоститься, а все-таки пожалел. — В тот же день, что из лесу тебя привезли, золота я твоей женушке дал. Все посылал о тебе узнать. А вот оно как было. Знал бы, давно перед тобою повинился. Что не проверил сам, не пришел. И уж винился, когда поехали мы с тобой по башням, да, получается, не тому кланялся… Не знаешь сам-то, кто вместо тебя тогда со мною поехал?

Князь задумался. Много тогда наговорил он в пути возчику — думал, со своим гербовым слугой говорит, а, выходит, доверился липовой словнице.

— Не знаю, князь. Стряпуха опоила. Ханна. Три дня проспал без просыпу.

Улыбнулся невольно Влад, услышав имя, и тотчас нахмурился. Так вот какова ты, Бяла. Сколько всего умеешь, что и высшему магу не по силам. Чужой облик украла, вроде и молчала, а сколько всего выведала. И взятки гладки — не отыскать тебя в памяти бывшего мануса. Ловко след замела, лиса чернорясая. Рыжая…

— Значит, жила эта Ханна в лесном городе в стряпухах?

— Да. Прибилась да осталась.

— Плохо обращались с ней разбойнички? Обижали?

Не мог не спросить, а сжалось сердце. Вспомнилось заплаканное, испуганное лицо Ханны, как билась она в руках, как твердила: «Не трожь». Тронули, поломали, тело и душу изуродовали, а ведь за всю зиму и осень, что прожила в Черне, только добро всем делала Ханна да бесила Эльку, что тоже в вину ей не запишешь. Не мог Влад спокойно спать, пока не отмщена лекарка, пока не стоит поперек лба ее мучителей клейма насильника.