Избранное

Скопом плывущих, кишмя кишащих,

Друг друга жрущих, тучных и тощих

В дебрях и кущах, в чащах и рощах.

Птица на дробь устремляет полёт,

Птица на выдумки стала хитра:

Чтобы им яблоки всунуть в живот —

Гуси не ели с утра.

Сильная птица сама на охоте

Хилым собратьям кричит: — Сторонись! —

Жизнь прекращает в зените, на взлёте,

Даже без выстрела падая вниз.

Сколько их в кущах — столько их в чащах,

Выстрела ждущих, в силки летящих.

Сколько плывущих — столько парящих

В дебрях и кущах, в рощах и чащах.

Шкуры не хочет пушнина носить,

Так и стремится в капкан и в загон.

Чтобы людей приодеть, утеплить,

Рвётся из кожи вон.

В ваши силки — призадумайтесь, люди! —

Прут добровольно в отменных мехах

Тысячи сот в иностранной валюте,

Тысячи тысячей в наших деньгах.

Сколько их в кущах — столько их в чащах,

Дань отдающих, даром дарящих,

Шкур настоящих, нежных и-прочных

В дебрях и чащах, в кущах и рощах.

В сумрачных чащах, дебрях и кущах

Сколько рычащих — столько ревущих,

Сколько пасущихся — столько кишащих,

Мечущих, рвущихся, живородящих,

Серых, обычных, в перьях нарядных,

Сколько их, хищных и травоядных,

Шерстью линяющих, шкуру меняющих,

Блеющих, лающих млекопитающих.

Сколько летящих, бегущих, ползущих —

Столько непьющих в рощах и кущах,

И некурящих в дебрях и чащах!

И пресмыкающихся, и парящих,

И подчинённых, и руководящих,

Вещих и вящих, врущих и рвущих

В дебрях и чащах, в рощах и кущах!

Шкуры не порчены, рыба — живьем,

Мясо без дроби — зубов не сломать.

Ловко, продуманно, просто, с умом,

Мирно — зачем же стрелять?

Каждому егерю — белый передник,

В руки — таблички: «Не бей! Не губи!»

Всё это вместе зовут — заповедник,

Заповедь только одна— «Не убий!».

Но… сколько в чащах, рощах и кущах

И сторожащих, и стерегущих,

И загоняющих — в меру азартных,

Плохо стреляющих и предынфарктных,

Травящих, лающих, конных и пеших,

И отдыхающих — с внешностью леших,

Сколько их — знающих и искушённых,

Не попадающих в цель, — разозлённых,

Сколько бегущих, ползущих, орущих

В дебрях и чащах, в рощах и кущах!

Сколько дрожащих, портящих шкуры,

Сколько ловящих на самодуры!

Сколько их язвенных — столько всеядных,

Сетью повязанных и кровожадных,

Полных и тучных, тощих, ледащих

В рощах и кущах, в дебрях и чащах!

[1972]

* * *

Я весь в свету, доступен всем глазам.

Я приступил к привычной процедуре.

Я к микрофону встал, как к образам.

Нет! Нет! Сегодня — точно к амбразуре.

И микрофону я не по нутру.

Да! Голос мой любому опостылит.

Уверен, если где-то я совру —

Он ложь мою безжалостно усилит.

Бьют лучи от рампы мне под рёбра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И жара, жара…

Он, бестия, потоньше острия.

Слух безотказен, слышит фальшь до йоты.

Ему плевать, что не в ударе я,

Но пусть я верно выпеваю ноты.

Сегодня я особенно хриплю,

Но изменить тональность не рискую.

Ведь если я душою покривлю —

Он ни за что не выпрямит кривую.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И жара, жара…

На шее гибкой этот микрофон

Своей змеиной головою вертит.

Лишь только замолчу — ужалит он.

Я должен петь до одури, до смерти.

He шевелись, не двигайся, не смей!

Я видел жало — ты змея, я знаю!

А я сегодня заклинатель змей,

Я не пою — я кобру заклинаю!

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И жара, жара…

Прожорлив он, и с жадностью птенца

Он изо рта выхватывает звуки.

Он в лоб мне влепит девять грамм свинца

Рук не поднять, — гитара вяжет руки.

Опять!!! Не будет этому конца!

Что есть мой микрофон, кто мне ответит?

Теперь он — как лампада у лица,

Но я не свят, и микрофон не светит.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И жара, жара…

Мелодии мои попроще гамм,

Но лишь сбиваюсь с искреннего тона,

Мне сразу больно хлещет по щекам

Недвижимая тень от микрофона.

Я освещен, доступен всем глазам.

Чего мне ждать — затишья или бури?

Я к микрофону встал, как к образам.

Нет! Нет! Сегодня точно — к амбразуре.

Бьют лучи от рампы мне под ребра,

Светят фонари в лицо недобро,

И слепят с боков прожектора,

И жара, жара…

[1972]

* * *

Прошла пора вступлений и прелюдий.

Все хорошо, не вру, без дураков.

Меня к себе зовут большие люди,

Чтоб я им пел «Охоту на волков».

Быть может, запись слышал из окон,

А может быть — с детьми ухи не сваришь,

Как знать? Но приобрел магнитофон

Какой-нибудь ответственный товарищ.

И, предаваясь будничной беседе

В кругу семьи, где свет торшера тускл,

Тихонько, чтоб не слышали соседи,

Он взял да и нажал на кнопку «пуск».

И там, не разобрав последних слов

(Прескверный дубль достали на работе),

Услышал он «Охоту на волков»

И кое-что еще на обороте.

И все прослушав до последней ноты,

И разозлясь, что слов последних нет,

Он поднял трубку: «Автора «Охоты»

Ко мне пришлите завтра в кабинет».

Я не хлебнул для храбрости винца,

И, подавляя частую икоту,

С порога от начала до конца

Я проорал ту самую «Охоту».

Его просили дети безусловно,

Чтобы была улыбка на лице.

Но он меня прослушал благосклонно

И даже аплодировал в конце.

И об стакан бутылкою звеня

С нарзаном, что извлек из книжной полки,

Он выпалил: «Да это ж про меня!

Про нас про всех! Какие к чёрту волки?!»