Читаем Избранное полностью

- Дядя и тетя отобрали. Сказали, что она запрещена. Друзья, как обычно, пошли по улице Кантаритос. Хуан Мануэль шагал молча, лицо у него было грустное, но Хайме - как ни хотелось ему - не решился предложить купить другой экземпляр.

- Как ты думаешь, Себальос... твои дядя и тетя... в состоянии понять, что написано в этой книге?

Обращение по фамилии было одним из молчаливо принятых условий этой юношеской дружбы. Все странности подростков - педантичность, скрытность, строптивость, насмешливость, стремление к оригинальничанью,- все то, что мы называем «причудами переходного возраста»,- это всего лишь способы самоутверждения перед взрослыми, не желающими смотреть на подростка как на личность. Между друзьями это выражается в инстинктивном подчеркивании взаимного уважения, которое у Хайме и Хуана Мануэля проявлялось, в частности, и таким образом. Себальосу сперва было трудно называть товарища по его фамилии, которая и на фамилию-то не походила. Однако Хуан Мануэль выговаривал «Лоренсо» по-особому, не так, как обычное имя из святцев: он сильно акцентировал второй слог, а последний произносил еле слышно, как бы просто делая выдох: Лоренсо. Хайме научился произносить так же, и у молодого индейца всякий раз взгляд вспыхивал благодарностью.

- Что произвело на тебя наибольшее... самое яркое... впечатление?

- Знаешь, Лоренсо...- Хайме скрестил руки на груди и нахмурил брови,-там есть место, где автор говорит, что всякое великое предприятие, если за него берется великий человек, сопряжено с крайностями. И потом, что, лишь когда оно свершено, его величие становится понятно средним людям.

- Да, всякое радикальное... предприятие.

Взаимное уважение друзей выражалось также в точном, чуть педантичном сообщении друг другу цитат и мыслей.

- Мне это кажется очень верным наблюдением, ты согласен? - сказал Хайме, важно морща нос.- Так, только так должны поступать христиане. Так поступал Христос. Его считали безумным экстремистом, радикалом, а теперь все называют себя его учениками. Ученики безумного!

- Боюсь...- с обычной своей медлительностью сказал Лоренсо,- что вера, основанная... на примере отдельного индивидуума... силой подражания превращается в карикатуру. Христианство было обращено в карикатуру духовенством... и... представителями высших классов... богачами... Верно я говорю?

- Была б это хотя бы карикатура! - усмехнулся Хайме.- Тут даже и этого нет. Знаешь, Лоренсо, мне карикатура всегда представляется чем-то бунтарским. Помнишь рисунки Гойи, которые ты мне как-то давал? Тетя Асунсьон обнаружила их у меня в комнате и подняла ужасный крик. Как, мол, я могу держать у себя этих непристойных, чудовищных обезьян, от которых ее мороз подирает по коже. А разве не этого и добивался Гойя, не того, чтобы люди вроде моей тетки почувствовали себя оскорбленными?

- Порою... это единственное оружие в борьбе с миром... враждебным и несправедливым миром.

Закончилась идущая в гору улочка, вся в желтоватых и густо-синих тонах. Впереди открывалась улица Хлебных складов, в которой скопились запахи окружавших ее хлебопекарен.

- Хорошо пахнет!- сказал Лоренсо.

- Значит, по-твоему, деятельность одного человека - это не самое достойное?

- Самое... достойное? Обособленная - нет. Я считаю ее... достойной... только тогда, когда она является частью общей деятельности. Я хочу тебе кое-что рассказать, Себальос...

Хайме прошел вперед и купил два бисквита, обсыпанных сахарной пудрой. Один он предложил Хуану Мануэлю. Тот осторожно откусил кусочек. На верхней губе у него осталась полоска сахарных усов.

- Моему отцу... дали участок... чтобы он его обрабатывал. Это было очень хорошо. Намерение было... самое прекрасное. Однако земля там... очень бедная... Только капусту можно выращивать... да кресс. Маис там не растет. Воды нет. И вот моему отцу... пришлось опять искать работу на стороне. Опять он задолжал помещику... Зато наша семья ест капусту и кресс. По существу... положение не изменилось. Оно осталось таким же... как было. Но отец... один... не может ничего сделать... Необходимо, чтобы все объединились. Раньше, много веков назад... пастбище принадлежало всей деревне. У каждого земледельца... был свой участок... и, кроме того, он пользовался тем, что росло для всех на пастбище... Теперь этого общественного пастбища нет... есть только маленький индивидуальный участок. А крестьяне так бедны... так беспомощны... что в одиночку ничего не добиться... Надо всем вместе... Надо, чтобы они это поняли... Всем вместе.

Перейти на страницу:

Все книги серии Мастера современной прозы

Похожие книги

Дом учителя
Дом учителя

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

Георгий Сергеевич Березко , Георгий Сергеевич Берёзко , Наталья Владимировна Нестерова , Наталья Нестерова

Проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Военная проза / Легкая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее